Домой, во Тьму

Янас бросил волокушу.

– Прочь! – завопил, замахнувшись топориком на упыря. – Уходи!

Упырь его словно не слышал, наступая на отползавшего Матея. Мертвец выглядел неуклюжим и медлительным, до той поры, пока движения его вдруг не становились по-змеиному ловкими и неожиданными. Покачиваясь, он сделал несколько шагов, будто примериваясь – и вот молниеносно нырнул вниз, к заоравшему снова проповеднику: упав на колени, схватил его за горло. Янас вскрикнул, пряча голову в ладони, чтобы не слышать предсмертного хрипения, но упырь вдруг вскочил с жужжащим визгом, держа левой рукой правую, на ладони которой черным отпечатался дымящийся крест.

Янас ринулся к священнику, поднимая его.

– Господи-господи-господи… – скороговоркой трещал дрожащий Матей. Крест с панагией на его груди раскачивались, как пара маятников. – Господи… Ключ! Отрок, где Ключ?

Янас схватил волокушу. Проповедник, держась за сердце, отступил к стене ближайшей хижины. Упырь, уронив бессильно окутанную черным дымом правую руку, снова двинулся к нему. Из оскаленной пасти непрерывно текло пронзительное жужжание, похожее на мушиное. Пожалуй, вот что было самое страшное – это чертово жужжание! Матей, не сводя с упыря расширенных глаз, скользил спиной по бревнам стены, пока не ткнулся плечом в полуоткрытую дверь.

– Сюда! – закричал он. – Скорее!

Мальчик, застонав от натуги, рванулся с волокушей к нему. Упырь втянул башку в плечи, подобравшись перед длинным прыжком…

Они опустили засов прежде, чем тяжелое тело ударило снаружи в дверь. Доски затрещали, но выдержали. Сразу же последовал еще один удар. Потом еще и еще…

– Свет! – услышал Янас голос барахтающегося в темноте священника. – Надо зажечь огонь!

Что-то грохнуло, покатилось по полу. Потом лязгнуло огниво, осветив бледное лицо Матея, часть печи с прислоненным к ней ухватом, забитый досками проем окна и квадратный стол, на котором в глиняной миске, покосившись, стояла восковая свеча.

За дверью снова послышалось жужжание. Но теперь оно не было одиночным. Будто хижину облепили гигантские мухи.

– Их там… – растирая ослепленные вспышкой глаза, вымолвил мальчик, – уже трое или четверо…

Зажглась свеча. По стенам и потолку брызнули темные тени.

Янас подался к свету, но споткнулся о Ключ на волокуше и упал.

– Господи, помилуй! – дрожащим голосом выводил отец Матей. – Даруй мне кончину христианскую, непостыдную, мирную… от духов злобы соблюди…

Страшные удары сотрясали дверь теперь непрестанно. Сверху вылетел кусок древесины, и в образовавшуюся щель просунулась белая пятерня с желтыми загнутыми ногтями… пошарила в воздухе и втянулась обратно.

Янас поднялся и, стараясь ступать твердо, подошел к окну. Ясеневая рукоять топорика плотно лежала в его ладони. «Когда они сломают дверь, – сказал он себе, – зажмуриться и бить… Зажмуриться и бить…»

– Меня, человека грешнейшего, прими в руце защищения Твоего… – звучал позади голос священника. – Вход и исход, веру и жительство мое, течение и кончину живота моего… Господи, Го… – Тенорок Матея взлетел до душераздирающего визга:

– Посрами, Господи, борющего меня беса-а!…

Мальчик оглянулся.

Топчан у дальней стены шевелился… Вернее, зашевелилось тряпье, громоздившееся на нем. Одеяло сползло на пол, и на топчане поднялась женщина. Белое ее лицо, не тронутое еще зелеными пятнами тления, было бы даже красиво, если бы не отсутствие нижней челюсти. Темный провал рта, из которого до середины груди болтался распухший лиловый язык, превращал лицо в жуткую нечеловеческую маску. Но не только это уродство поразило мальчика. Волосы женщины были аккуратно уложены в высокую прическу, брови подведены углем, а единственная верхняя губа – свежеподкрашена.

В горле у нее зажужжало, будто там забилась муха – женщина встала на ноги и протянула обе руки к священнику.

Отец Матей прыгнул к печи. Он схватил ухват, размахнулся и обрушил его на голову мертвой. Она не попыталась защититься или уклониться от удара, лишь слегка покачнулась, когда черенок ухвата обломился об ее лоб. Резко подавшись вперед, она хлестнула священника открытой ладонью.

Матея подбросило вверх, под самый потолок. Он рухнул спиной на стол, разлетевшийся под его телом в щепы. Свеча погасла. Янас, не думая, метнул свой топорик в темноту, туда, где упырь разворачивался для второго удара.

Сочно хрястнуло в мертвую плоть стальное лезвие, и нарастающее жужжание оборвалось. На стук упавшего тела отозвался священник:

– Сын, ты жив?

– Д-да… – ответил Янас. – Где ты, святой отец?

Минуту было слышно только кряхтение, стоны и шуршание. Потом лязгнуло огниво, и свеча вспыхнула вновь.

На полу, среди обломков стола лежало черное, словно обугленное тело, окутанное тряпьем. Лицо оплавилось в бесформенную черную массу, в которой никак нельзя было различить ни глаз, ни носа. Топор с ясеневой рукоятью торчал в стене как раз напротив того места, где стоял мальчик – как будто оружие, поразив цель, пролетело насквозь упыря.

– Она… – изумленно проговорил отец Матей и, держа свечу в руках, осторожно тронул мыском сапога тело. – Она…