Домоводство. От сессии до сессии

Жужжание становится злобным и оглушающим. Кружащиеся над пригнувшимся мантикорышем Дюша и Ксюша, девочки-пчёлки, из добрых хлопотуний вдруг превращаются в разъярённых фурий. Это они засекли пленённого монстра, потом его жертву в луже крови, сложили два и два — и поняли, что их новый любимец уцелел лишь чудом! Тела пчёл-оборотней стремительно покрываются чешуйчатой бронёй, ручки обрастают когтями, а волосы — и это потрясает больше всего — встав дыбом, собираются в иглы, длинные, как у дикобраза. На кончике каждой иглы проступает ядовито-зелёная капля.

В кустах слышится треск, будто через них проламывается кто-то немалых габаритов. Миг — и на поляну выпрыгивает сфинга, женщина-сфинкс. Тоже явно не в радужном настроении: с отросшими клыками и когтями, с отливающими металлом перьями на крыльях… На спине у неё грозно размахивает коротким мечом взрослая Горгона в тёмных очках. Батюшки, эта-то откуда взялась?

— Р-рикар-рдо! — рычит сфинга, увидев поверженного грифона. И бросается на кондора, трепыхающегося в магической сети. — Ты убил его! Пор-рву, др-рянь!

— Стоять! — слышится сразу несколько голосов, и одновременно из новорожденного портала выпрыгивает несколько человек. Один успевает преградить путь воительницам, второй и третий сдерживают пчёлок.

— Спокойно, Миу, и вы спокойно, крылатые, пленный нужен нам живым!

Злобно фыркнув, сфинга не торопится отступать. Пока целитель пытается остановить её воздушной волной и увещеваниями, коллеги спешат на помощь к грифону. Я же бочком-бочком подбираюсь к злобно каркающему кондору, безуспешно пытающему освободиться, и, наконец, узнаю его запах.

В глазах темнеет от злости. Лапы сжимаются в кулаки.

Обеспокоенный Мага пытается меня остановить, но я его не слушаю. Выпрямившись во весь нехилый рост, рявкаю со всей дури:

— Хор-рёк!

Потому что там, под этой грудой порванных перьев и стремительно регенерирующей плоти затаился не кто иной, как Хорхе свет Иглесиас, а я слишком уж на него нагляделась через Глорию и, уж будьте уверены, запомнила! Я же и в обычном, человеческом виде нюхачка ещё та. Ах, ты, мерзавец, тебе жены мало? На детёнышей охотишься?

Вновь и вновь рычу так, что у самой уши закладывает:

— Хор-рёк! Хор-рёк!

Похоже, меня клинит. Злобно тычу в сторону врага лапой, твержу имя, но вместо «Хорхе» всё сбиваюсь на «хорька», эк меня проняло! То ли я становлюсь чересчур страшной, то ли кондор пытается так освободиться — но только тело его начинает ходить ходуном. Меня ослепляет вспышка собственной ауры, и вместе с тем из пасти будто выплёвывается с последним словом сгусток чего-то плотного, вещественного… Бац! Земля ударяет по голым коленкам. А потом и по машинально подставленным ладоням. Голым. Не когтистым. Челове…

— Сеть! — неожиданно с азартом вопит Аркадий у меня над ухом. — Сеть упала! Держите хорька!

Мой некромант торопливо закутывает меня, абсолютно голую, в куртку и прижимает к себе, Аркаша рвётся на помощь паладинам, а я, пытаясь сообразить, что происходит, ошарашенно оглядываюсь.

По поляне мечется, пытаясь прорваться сквозь людской и магический заслон, мелкий зверёк, узкий, как веретено, чёрно-бурого окраса, гибкий и стремительный. Вот он умудряется юркнуть меж двух целителей, но нырнуть в спасительные кусты не успевает. Вж-жих! Он верещит, настигнутый десятком игл Дюши и Ксюши. Утыканный, как подушечка белошвейки, отскакивает в сторону…

…когда, осев на задние лапки и растопырив крылышки, наш осмелевший мантикорыш выпускает в его сторону жиденькую струйку огня из пасти. Не сжигает, но опаляет изрядно: на всю поляну разит горелой шерстью. Пытаясь схватиться короткими лапами за обожжённую морду, зверь, подвывая, катается по земле, но тут…

… снимает очки Горгона. И взглядом огромных радужных глаз пришпиливает его к земле.

Когда опалённый, как фермерский цыплёнок на кухне, зверь бесславно сваливается в траву, она надевает очки. И сердито выдыхает:

— Вот так! Паралич! Бессрочный! Теперь делайте с ним что хотите!

И наконец-то наступает тишина. Слышно лишь потрескивание исчезающего с пчёлок хитина и шорох их крылышек.

* * *