Домовой

Тут мы со Славкой не сплоховали: наносим удары одновременно, я пси-импульсом, он своими клинками. Я не зря вкладываю почти все силы в атаку: тварь успевает лишь дёрнуться, на мгновение потеряв ориентацию, а клинки погружаются в чёрную плоть. Погружаются… Нет, всего лишь надрезают броню и замирают, не в силах вскрыть её до конца. И это очень плохо. Я вижу, как тень растерянности наплывает на Славкино лицо. Вот уж никогда бы не подумал, что такое возможно.

Я улавливаю Славкины мысли, носящиеся внутри черепной коробки, как крысы под перевёрнутым ведром, но и без этого ясно: его сил не хватит. Он не может влить больше мощи в клинки, чтобы вспороть брюхо твари, пока щит активен, но ослабь он его, и дети будут вмиг разорваны на куски хищно застывшими в воздухе жгутами. Более того, если он уберёт клинки и сольёт всю энергию в щит, уйдя в глухую оборону в надеже продержаться до прихода помощи, то это всё равно не поможет — щит не выстоит. Теперь я вижу тварь не только снаружи, но и весь её внутренний контур. Она сильна. Сильнее всех, кого я видел до этого. Мы со Славкой против неё, что пекинесы против матёрого волчары — может, и укусим пару раз, прежде чем нам оторвут головы.

Время для меня остановилось.

Что делать?

Хороших вариантов нет.

Я опускаю взгляд и утыкаюсь в тёмно-зелёные детские глаза, сверкающие сквозь узкую щель между щитами. Иришка… Я бы её из тысячи узнал. Нашёл её ещё в родном городе, одинокую, чумазую, худющую. Она вот так же выглядывала из приоткрытой дверцы шкафа, когда я осматривал очередную квартиру, чудом избежавшую внимания мародёров, но, как и большинство других, наполненную запахом гнили и уже подёрнутую тленом чужих воспоминаний. Но тогда внутри этой девчонки жил только страх и больше ничего. Она боялась, что я её найду и что не найду… Страх есть и теперь — а куда без него — но веры больше. Веры в то, что всё не может закончиться здесь и сейчас, веры в меня.

И в этот миг время срывается с места и несётся безудержной лавиной. Жгуты за спиной твари взвиваются вверх и обрушиваются на Славку, бьются о защитное поле и… весь контур твари в этот момент вспыхивает, вливая в них просто безумной мощности заряд энергии… они не останавливаются, проходят сквозь поле, как нож сквозь масло, Славкина растерянность успевает смениться злостью пополам с обречённостью, но и они тут же смываются кровавой волной, выплёскивающейся из разорванного черепа…

Поле гаснет.

На меня мелкой моросью падают капельки крови.

Следующие — мы.

Внутри меня загорается маленькое солнце, оно впитывает в себя и мою энергию, и моё сознание, как будто бы даже кровь и плоть, а потом рвётся в сторону твари, жгуты которой уже оттягиваются назад, уже нацеливаются на беззащитные детские тела… бьёт её в грудь и вплавляется в казавшееся неуязвимым тело, растекается по внутренностям и выжигает их изнутри. Тварь застывает, качается и рушится на пол с глухим стуком.

На всё про всё — мгновение.

Время вновь начинает свой неспешный бег.

Я с облегчением выдыхаю… Ещё раз, ещё… Не получается. Я не могу набрать воздуха в грудь, не могу выдохнуть его, не… Я оглядываюсь вокруг. Славка, дети, подбегающие бойцы, коридор… всё как будто подёрнуто лёгкой дымкой… внезапно окружающее становится нереально чётким, как если подкрутить резкость на микроскопе… человеческие контуры — словно открытая книга… Да что там контуры — я ощущаю их эмоции, их намерения, так чётко, как никогда, слышу мысли каждого в отдельности и всех одновременно…

Я поднимаю к лицу руки и не вижу ничего. Рук нет, только память о них.

Вдруг взгляд падает на лежащее на полу тело. Очень знакомое, надо сказать, тело… Моё. Я лежу раскинув руки, из приоткрытого рта стекает струйка крови, пустые глаза смотрят в потолок.

Так это было не солнце, это и был я. Я переработал всего себя в нечто непонятное и этим уничтожил тварь…

Из-под стены щитов вырывается худая девчонка и бросается мне на грудь, крича в голос моё имя. Иришка. Она падает сверху, обнимает меня и утыкается лицом в шею, не замечая, как смешивается моя густая тёмная кровь с её солёными слезами, пачкая волосы, лоб, руки…

Мне тоже хочется плакать. Но нечем. Нет глаз — нет слёз. Такая вот шутка из категории чёрного юмора.

Мысли лезут самые дурацкие: «Это я получается что, умер? То есть сейчас загорится яркий свет, и я полечу вверх, прочь из этой юдоли печали? Или не вверх? Что там у меня с грехами? Но время идёт, а ни ангелы, ни черти не спешат по мою душу. Может, не того масштаба я фигура, чтобы мне персональную встречу устраивать, и придётся двигать своим ходом? Но с этим я повременю, уйти никогда не поздно…»

Детей отводят в комнату, а парни толкутся над моим телом, не решаясь оторвать от него продолжающую плакать, почти неслышно поскуливающую Иришку, вцепившуюся побелевшими кулачками в мою одежду.

Не могу я видеть её такой.

Что, что, чёрт возьми, можно сделать?!

И тут я сдвигаюсь с места и медленно-медленно подплываю к ней, по пути обрастая клубящимся серебристым туманом телом.