Домовушка

– А хоть и выгони, попробуй! Я бы уже и рада побыстрее на тот свет сгинуть, да только никто из меня душонку-то не может выгнать.

Фаина раскрыла рот, но ничего не сказала. И вскоре опухшие губы женщины искривились в страшной гримасе, она взмахнула руками и завыла: громко, страшно, пронзительно.

– Я сама выгоню! Своими руками выгоню этого выродка!

Кукулиха покачала головой, взяла с пола свою корзинку с травами и снадобьями и вышла из дома.

***

– На вот, повяжись. Если потуже затянешь, под платьем ничего не видно будет.

Фаина положила перед дочерью широкую полосу старой замызганной ткани.

– Пока можно скрыть, будешь работать, а как пузо на лоб полезет, скажем, что захворала, отсидишься дома. Работать пойдешь сразу, как родишь.

– Мам, а с ребенком-то чего будем делать? – тихо спросила Алёна, снимая сарафан и послушно оборачивая ткань вокруг живота.

– Не знаю еще, – нехотя ответила Фаина, помогая затянуть ткань потуже, – подкинем, может, кому или в лес унесем… Не себе же его оставлять!

Алена закивала головой. Ей хотелось, чтобы мать поняла, что она теперь готова во всем ее слушаться, только бы она не гнала ее из дома. Куда ей идти?

– Мам, а рожать больно? – снова спросила Алена, заглядывая матери в глаза.

– Больно, – ответила мать, – так больно будет, что на стенку полезешь. Но тебе полезно – хоть так получишь расплату за свои грехи.

– А ты позовешь Кукулиху, когда роды начнутся?

Мать нахмурилась, зло зыркнула на Алёну.

– Сами как-нибудь управимся без этой старой шарлатанки. Все, отстань, Аленка, и иди уже ешь. На работу пора.

Алена вздрогнула от ее окрика и пошла на кухню. Повязка давила на живот, сидеть было невозможно, но другого выхода не было, приходилось терпеть эти ужасные неудобства.

Прошло уже три недели с тех пор, как мать обо всем узнала. Когда Алёна очнулась после кровотечения, мать сидела возле неё подозрительно тихая и спокойная, только волосы ее были не убраны, а торчали в разные стороны растрепанными прядями. Но увидев, что Алёна открыла глаза, она медленно поднялась, и лицо ее сразу же исказила гримаса злобы и ненависти.

– Ну что, потаскуха, нагуляла все-таки за сараями выродка? – прошипела мать ей в лицо, и Алёна вздрогнула от страха, – где же твой хваленый женишок? Слинял? К свадьбе с другой девкой готовится? Конечно! Та, небось, не дается за сараями кому попало!

Алена покраснела от жгучего стыда, прижалась к стене. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Ей хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть с лица земли. А мать все ругалась, переходя на крик.

– Вот теперь и живи с этим. Не помогли травы Кукулихи, не вышел из тебя ребёнок. Лучше бы ты подохла, тварь окаянная!

– Как не вышел? – Алена коснулась рукой живота, и ребенок толкнул ее, оповещая о том, что жив.

– Вот так! Раньше надо было все это делать, дура ты пустолобая!

Слова матери больно ранили Алёну, но сильнее боли был страх, сковавший все её тело. Она лежала на кровати – измученная и бледная, и тряслась мелкой дрожью.

– Прости, мам! Я и вправду дура. Как и жить теперь не знаю… – сквозь слезы выговорила Алёна.

Фаина размахнулась и залепила дочери звонкую пощечину. А потом схватила её за волосы и, стащив с кровати, начала пинать изо всех сил. Алена рыдала, закрывая голову руками, а когда мать устала и, тяжело дыша, отошла от нее, она вдруг почувствовала облегчение. Ей стало легче от того, что мать, наконец-то, обо всем узнала, что теперь не одной ей нести эту невыносимо тяжелую ношу.

– Слушай сюда, паскудница, – тихо сказала мать перед тем, как выйти из комнаты, – с этой минуты ты во всем будешь слушаться меня. Кончилась твоя воля вольная. Хочешь иметь шанс жить нормально, будешь делать все так, как я тебе скажу. Одна провинность, и я выгоню тебя, пузатую, из дома. Не шучу! Выгоню, еще и палкой поколочу. И пусть тебя в деревне закидают камнями, втопчут в грязь, в лес с твоим выродком прогонят. Мне тебя не жалко будет.

Фаина замолчала, и в комнате повисла тишина – тяжелая, как мешки картошки, которые Алена таскала в холодную яму по осени. А потом мать рявкнула так, что девушка подскочила на кровати.

– Поняла меня?

– Поняла, – прошептала Алена и закрыла глаза, опустила голову.

С той самой минуты она ни разу не посмела поспорить с матерью, ни разу не высказала того, что думает и чего хочет. Стержень внутри Алены, который и так-то был хрупок и тонок, под тяжестью стыда и вины, взял и переломился, и все ее нутро превратилось в кисель – жидкий, податливый и безвольный. Теперь всей ее жизнью управляла свирепая и беспощадная мать. И Алена смирилась. Другого пути для себя она все равно не видела.

***

– Что же за напасть такая случилась с твоей Аленушкой? Уже месяц как поправиться не может, из дома, бедная девочка, не выходит! – скорбным голосом проговорила соседка.

– Ох, не знаю, Марья Филипповна, – наигранно печально вздохнула в ответ Фаина, – на врачей надежды нет. Кукулиха к нам ходит, лечит ее. Да к тому же, такие морозы страшные стоят! Может, зима на спад пойдёт, дак и ей, горемычной, полегче станет!