Домовые

То есть, четыре ночи в неделю были еще так себе — мирные. А в остальные три грохотало, как на войне. Война длилась с одиннадцати вечера до пяти утра. Чтобы такое выносить, совсем нужно было оглохнуть. Люди жаловались, звонили в газеты и на телевидение, но хозяева клуба имели где-то в городской думе, а то и повыше, мохнатую лапу, и прекрасно знали, сколько следует этой лапе отстегнуть, чтобы жить безмятежно. Клуб продолжал греметь и приносить доходы — дискотека в «Марокко» считалась в городе самой крутой.

Домовым же писать и звонить было некуда, они и такого утешения не имели. Но, в отличие от людей, они не были скованы цепями уголовного кодекса. И что бы они против клуба ни предприняли — никакое разбирательство им не угрожало.

Они в тихое время, утром, неоднократно лазили в клуб, но не могли понять — что и как нужно повредить, чтобы вся эта техника раз и навсегда заткнулась. Брали с собой и Тришку — его водили вдоль высоких железных коробок, велели читать надписи на железных же табличках, поскольку его страсть к Америке уже сделалась общеизвестной. Но по названиям трудно было догадаться, в чем суть. Бабы-домовихи пробовали было читать на эти названия наговоры, но ничего не получилось.

Особенно они старались над высокой, выше человеческого роста, алюминиевой пирамидой с обрубленным верхом. Удалось выяснить, что она-то и была той утробой, где рождался неимоверный шум. Но пирамиду даже ржа — и то не взяла.

Когда Мартын Фомич с Тришкой, перекинувшись котами, перебежали наискосок через квартал и забрались на чердак, там уже вовсю галдело общество. Председательствовал домовой дедушка Анисим Клавдиевич, но толку было мало — каждый норовил перекричать прочих.

Если кто не знает, почему домовые ведут уединенный образ жизни, не всякий обзаводится семейством, так все очень просто — друг с дружкой они не ладят. То есть, коли безместный домовой прибился к зажиточному хозяйству и пошел в подручные, то домовой дедушка, считая его уже своим, с ним из-за чепухи ссориться не станет. Опять же, когда кому приспичит жениться, то при переговорах тоже стараются обходиться без склоки. Но домовые дедушки даже в двух соседних квартирах всегда сыщут, в чем друг дружку упрекнуть. А тут такое дело — сходка! Про «Марокко» и забыли — каждый вываливал свои обиды, мало беспокоясь, слышат ли его соседи.

Чердак был невелик, захламлен чрезвычайно, но именно поэтому очень даже подходил для сходки. Во-первых, тут не имелось своего хозяина, а во-вторых, каждый домовой дедушка мог выбрать закоулок по вкусу и сидеть там, оставаясь для соседей незримым и лишь подавая голос.

Анисим Клавдиевич постоял на старом чемодане, послушал визг и вопли, да и плюнул.

— Ну вас! — сказал. — Хуже людишек.

И полез с чемодана.

— Стой, куды?! — возмутилось общество. И тогда только стало потише.

Анисим Клавдиевич поставил вопрос жестко: ежели кто помнит дедовское средство для наведения тишины, пусть выскажется, потому как впору уже мхом уши конопатить.

— Заговор читать надо! — выкрикнул Евкарпий Трофимович, самый буйный из соседей, умудрившийся своими проказами выжить из квартиры три подряд семейства. Первое завело собаку не в масть — он хотел вороную с подпалиными, ему же привели белую болонку. Второе не понимало намеков — домовому, чай, угощение ставить полагается, а хозяйка жмотничала. Третье затеяло затяжной ремонт, а у Евкарпия Трофимовича обнаружился канонадный чих на все эти краски с растворителями.

— А ты его знаешь, заговор? — осведомился целый хор.

— Узнать-то можно! Только он должен быть кладбищенский!

— Тьфу на тебя! — махнул лапой Анисим Клавдиевич, а самый молодой и малограмотный из домовых дедушек, недавно женившийся Никифор Авдеевич завопил:

— Это как?!?

— А так — как-де покойник молчит, так и вы-де молчали бы, ну, и прочие слова с действиями, — объяснил Евкарпий Трофимович. — Кладбищенской землицей с семи гробов порог посыпать, ну, еще чего натворить!

— Порог и обмести нетрудно, — вставил свое слово Мартын Фомич. — А коли мастера найдут и обратку сделают? Тому, кто землицу сыпал, мало не покажется. Тут железки ихние повредить нужно раз и навсегда!

— А ты в железках разбираешься? Знаешь, чего вредить, чтобы раз и навсегда? Мы повредим — а они починят! — возразило общество.

И таким макаром препирались довольно долго. Наконец устали вопить, и вдруг наступила тишина.

В этой тишине из большой винной бутыли, пыльный бок которой треснул и выпал большим треугольным куском, раздался голос совсем уж древнего домового дедушки Феодула Мардарьевича.

— Молчок нужен.

— Кто нужен? — спросил Анисим Клавдиевич.

— Молчок.

— Это кто еще?

— Кабы я ведал! Может, вовсе не «кто», а «что»… — старичок развел крепко тронутыми сединой лапками.

— И я про то слыхал! — подал голос Мартын Фомич. — Молчка подсаживают, чтобы тихо было. Роток на замок — и молчок!

— Подсаживают — значит, живой, что ли? — шепотом осведомился внук.

— Или подкладывают, я почем знаю! Раньше вон умели, теперь уже не умеют.