Домзак

Омерзение было таким сильным, что подпираемая сзади толпа, тупо стремившаяся к лестнице, которая вела из узкого тоннеля к выходу на платформу, вдруг остановилась, закричала, заругалась, словно проклятия могли что-то изменить, - на ступеньках, лицом к людям, раскорячилась обмотанная лохмотьями женщина с задранной выше лиловых колен юбкой, из-под которой била струя мочи. Самые нетерпеливые, продолжая ругать этих чертовых беженцев, засравших Москву, прижимаясь к стенам и отворачиваясь, бросились наверх, норовя поскорее миновать это чудовище, как вдруг и раздался взрыв. Никто не понял, что произошло. Словно граната, разорвавшая грязную бабу в клочья, находилась у нее в животе. Но явно не в руках, которыми она поддерживала юбку. Клочья мяса и брызги крови ударили во все стороны - в стены, в потолок, в лица. Обтянутая синей тряпицей рука упала в лужу мочи. На мгновение Байрон замер, уставившись на судорожно сжимавшиеся пальцы с криво обкусанными ногтями, но тут его толкнули, кто-то диким голосом взвопил: "Шахиды!", и он побежал в беснующемся и ревущем стаде вверх по лестнице. Кто-то упал. Сверху к месту происшествия пытались прорваться милиционеры, размахивавшие дубинками, но охваченные паникой люди не обращали на них внимания. Всеми безраздельно владело лишь одно желание - поскорее убраться с этого места, выбраться наверх, туда, где не разит мочой, кровью и тошнотворной гнилью внутренностей, которые блестящими петлями расплескались по гранитным ступеням и стенам. Охая и заполошно вскрикивая, люди слепо стремились к эскалаторам и поездам, не соображая, похоже, куда бегут...

Оказавшись на улице, он метнулся в узкий промежуток между газетным киоском и телефонной будкой. Опустился на корточки, зажмурился, выдохнул. Боже. Жив.

Наконец ему удалось вытряхнуть из мятой пачки сигарету и закурить. Надо было взять себя в руки. Немедленно. Упорядочить мысли и обуздать чувства. Тпр-ру! Что произошло? На его глазах только что погибла пьяница - отечное лицо с коричневыми вислыми подглазьями, лиловые коленки - синяк на синяке и криво обкусанные ногти... Хватило нескольких мгновений, чтобы навсегда запомнить черты этой погибшей представительницы московской фауны. Lebensunwertige Leben. Он вздрогнул, вспомнив ее оторванную руку, пальцы, судорожно сжимавшиеся в кулак посреди лужи мочи. Не похоже, чтобы в нее бросили гранату. При таком взрыве - в узкой трубе короткого тоннеля, битком набитого возбужденной живой человечиной, пострадали бы десятки людей: осколки, взрывная волна... Быть может, гранату или какое-то другое взрывное устройство она прятала за пазухой? Кто знает.

Вернувшись домой на такси, он отыскал початую бутылку и выпил одним духом из горлышка. В спальне едва хватило сил раздеться. Лег. Наверное, он был слишком возбужден происшествием в метро. Стоило закрыть глаза, как он вновь оказывался в тоннеле, метрах в пяти от лестницы, ведущей на платформу, в раздраженной толпе, лицом к лицу с жуткой бабой, которая, раскорячившись на верхней ступеньке, мочилась под ноги людям. А потом - взрыв. Словно очень-очень громкий всхлип. Влажный всхлип, изнутри разорвавший человека в клочья. Не взрыв, но всхлип. Кому она была нужна? Кому мешала или угрожала эта вконец опустившаяся бабища, вызывавшая лишь омерзение, брезгливость, разившая мочой, вечно пьяная, забывшая, может быть, и имя свое, и пол, и возраст? Странно: неужели кто-то и впрямь подсунул ей в тряпье бомбу? Просто так, беспричинно? Все может быть: этот город пропитан злом, как кусок хлеба в чае - водой. Эти дома, фонарные столбы, улицы...

Сердце вздулось, как переполненный мочевой пузырь, и он проснулся. Поворочал головой на мятой влажной подушке и сел на кровати. Не было никакого метро, ничего не было. Просто очередной кошмар, которые всемогущий господь сновидений подсовывает ему каждую ночь вместо облаков, красиво змеящихся женщин или хотя бы тараканов. Лучше тараканы, чем эта кошмарная метрополитен-опера с беженцами, мужчинами, которые всякий раз узнают в нем какого-то опасного знакомого, и детьми, падающими замертво там, там и там...

На часах - без малого шесть. Пора.

После теплого душа он тщательно вытерся огромным махровым полотенцем, натянул высокие носки, осторожно всунул обрубок ноги в протез, застегнул пряжку на икре - она служила страхующим креплением, накинул на плечи халат и поднялся к себе, вспоминая, что сказал ему на прощание этот немец, главный врач ортопедической клиники Джонатан, кажется, Курц: "С нашими протезами, Herr Oberst, пациенты с парашютом потом прыгают".