Домзак

- Спасибо за откровенность, Байрон Григорьевич. - Он протянул свой стакан, они чокнулись. - За знакомство.

Байрон выпил, поставил стакан на край стола и, не сводя взгляда с Пряженцева, достал из кармана револьвер. Положил его на ледериновую папку стволом к себе. Прокурор выдохнул и с дымящейся сигаретой в зубах откинулся на спинку кресла.

- Вы же сюда не затем приехали, чтобы выслушивать мои мемуары о дедовых причудах, - спокойным голосом проговорил Байрон.

- Эта штука имеет какое-то отношение к делу?

- Пожалуй, косвенное. Из этой штуки я должен был застрелить Андрея Григорьевича Тавлинского, моего деда. Таков был его замысел. - Он развел руками. - Кто-то опередил меня - на час или два, не знаю.

- И вы готовы ответить на мои вопросы? - Пряженцев не глядя отодвинул револьвер в сторону и открыл свою папку. - Я не настаиваю, Байрон Григорьевич. Учитывая ваш сегодняшний приступ...

- Лудинг наплел? Еще неизвестно, эпилепсия ли это - во-первых. А во-вторых, выпивка только развязывает язык, да мне и не столько нужно выпить, чтобы свалиться. Так что валяйте - спрашивайте, Иван Алексеевич, протоколируйте показания и тэ дэ. Я в вашем распоряжении. Могу немножко облегчить вашу задачу...

- Попробуйте.

- Я уволен из армии вчистую - о причинах можете запросить Главную военную прокуратуру: ранения, контузии - Афганистан плюс Чечня. То есть Чечня меня добила. Получаю пенсию, играю на бирже как частное лицо, изредка консультирую - вот источники моих доходов. Мне хватает. Да и временем располагаю по своему усмотрению. Поэтому после звонка деда я почти сразу сел в машину и прикатил сюда.

- Его звонок был неожиданностью для вас?

- Да. Он позвонил ночью... под утро... Сказал, что очень плох, поэтому попросил срочно приехать в Шатов.

- Вы так спешили, что даже не зашли в дом, а сразу отправились во флигель. В котором часу это было?

- Около половины одиннадцатого вечера. Я не предполагал, что он с порога заведет такой разговор, прервать который не было никакой возможности. Я-то рассчитывал просто поздороваться с ним, принять душ, поужинать, а уж наутро - к нему хоть на всю оставшуюся жизнь. Не получилось. Слава Богу, Нила принесла еду во флигель. Мы разговаривали... точнее, он рассказывал о расстреле заключенных Домзака - вы уже знаете, что такое Домзак? - осенью сорок первого года, когда фронт приблизился к Шатову на восемьдесят километров. По приказу сверху дед вместе с майором НКВД неким Синицким организовал ночной расстрел врагов народа - двухсот девяноста четырех человек, приговоренных, как я понимаю, чрезвычайными "тройками"...

Прокурор кивнул.

- В самой шатовской тюрьме никогда никого до той ночи не расстреливали, если верить словам деда. Эта была пересыльная тюрьма. Но в связи с войной машина забарахлила, вывозить заключенных стало почему-то невозможно, и кто-то наверху принял решение о массовой казни. К утру все было исполнено. Расстрелянных на скорую руку закопали в яме за рекой, сейчас там памятный крест установлен...

Прокурор снова кивнул.

- Вообще-то Андрей Григорьевич и раньше касался этой темы в разговорах со мной, и я знал эту историю - в общих чертах. Однако мне и в голову не приходило, что железный Тавлинский попросту свихнулся на этой почве. То есть из-за этой истории. Как пишут в романах, его замучили воспоминания.

- Он испытывал раскаянье?

- В том-то и дело, что нет. По крайней мере он так говорил. Он вспоминал историю той ночи подетально, и каждая деталь разрасталась до жутких размеров... пугала своей отдельно взятой бессмысленностью, абсурдностью... Вот это-то и измучило его вконец. Именно так он мне и сказал.

- Детали? Например?

- Ну, скажем, облик майора Синицкого. Дрожащие руки старого доктора Лудинга, который тогда служил тюремным врачом. Осматривая расстрелянных, он одним пальцем придерживал очки...

- Угу. А имена? Среди расстрелянных были шатовские?

- В том-то и дело, что дед этого не помнил. То есть за все эти шестьдесят с лишним лет к нему никто не подошел и не обвинил... ну, вы понимаете... В ту ночь расстреляли и настоятеля Домзака... тьфу, монастыря, превращенного в дом заключения. Он долго прятался по глухим деревням, а в самом начале войны его схватили и бросили в Домзак. Его внук сейчас служит священником в церкви за рекой...

- Отец Михаил, знаю. Храм Преполовения Пятидесятницы.

- Ну так вот, только этот отец Михаил и подошел однажды к деду, да и то лишь затем, чтобы выяснить, где именно захоронили людей осенью сорок первого. Дед рассказал, - и все. Отец Михаил, если верить деду, ни словом не попрекнул бывшего начальника тюрьмы...

Пряженцев задумчиво смотрел на Байрона.

- Словом, дед устал. Его угнетали воспоминания и болезни... Он сказал мне, что у него кардиомиопатия и врачи отвели ему максимум два года жизни. Кажется, два года. Он не хотел уходить из жизни просто так, тихо угасая на больничной койке. Он хотел, как он выразился, разорвать круг абсурда и поставить точку - сам. - Байрон с сомнением посмотрел на свой стакан, но пить не стал. - Точнее, не сам. Точку должен был поставить я.