Дон Иван

«Прочел в Интернете заметку. По-моему, чудо как в тему.

Разжиревший мадридский дебил после неудавшегося убийства вместо тюрьмы попадает в психиатрическую клинику. Выйдя оттуда спустя двенадцать лет потерявшим пятьдесят килограммов, зато целиком излечившимся, он садится в такси и отправляется к потерпевшему, которого когда-то пытался придушить за постоянные насмешки над своим чрезмерным весом. По дороге экс-псих покупает в хозмаге кухонный нож, чтобы, подкараулив жертву в подъезде, сунуть лезвие ей в кадык и не выпускать мертвеца из объятий вплоть до приезда полиции. Обмазанный кровью с головы до ног, с заломленными за спину руками, он не в силах сдержать улыбки и поражает собравшуюся толпу тирадой об абсолютном счастье, которое на него снизошло: “Я счастлив так, как вам и не снилось. Счастлив, как светлячок…”

К заметке – два снимка: тучного кретина с жидким, невнятным лицом – и худощавого удальца с проницательным взглядом. Что называется, до и после. Впечатление такое, будто двенадцать лет текли в ошибочном направлении: сумасшедший явно старше лицом, чем выросший из него, как из смирительной рубахи (в коей на деле жирдяй усыхал!), молодцеватый симпатяга. Колонка завершалась сообщением, что повторная экспертиза подтвердила вменяемость обвиняемого, который на допросе не преминул выразить благодарность врачам: “Кабы не они, я б и не понял, что значит быть собой”. Так вот. Просто и ясно. Чем не пример торжества я над ним? Что называется, гражданин исцелился…

Если искать в этой истории мораль, недолго прийти к курьезному заключению, будто самая опасная из болезней – это чужое здоровье. Остается порадоваться, что на нашем пути закоренелые здоровяки встречаются нечасто».

Порадоваться-то Дон порадовался, но настроение от заметки испортилось. Похоже, его смущают подобного рода истории. После них нелишне освежить полость рта, чтобы избавиться от кислого духа блевотины. (Напрасно вздымаете брови. Всякий из нас волен сам выбирать способы отторжения себя. Особенно когда пьян, как свинья, и один, как свинья, среди белого свинского дня.)

Попытка вторая. К ней Дон Иван приступает на чистый желудок, с чистым дыханием и с чистой строки:

«Кажется, в кои-то веки я постигаю загадку теории относительности. Делюсь наблюдением: чем сильнее я тяну время, тем я больше спешу. Вот вам свеженький парадокс: мы никогда не торопимся так, как когда тянем время!

Я так тороплюсь, что пересыхает во рту. Наливаться водой из бутылки помогает мне мало. Моя жажда из тех, что приглушаются лишь забытьем, а оно в мои планы не входит. Довольно того, что в последние месяцы я окунался в него куда чаще, чем из него выкарабкивался. Несколько раз я добирался до самого дна и чуть не скатился с катушек. Опрометчиво думать, что мне повезло: утонуть в беспамятстве много труднее, чем кажется. Воспоминания – идеальный балласт. Все равно что спасательный круг, облепивший тисками самоубийцу. Даже если стереть все тексты на свете, память стереть не удастся. Ей все равно, где в нас жить, – будь то чуланы души, хоромы сознания или подпол бессознательной дури. Бывает, память нам врет или сходит с ума, но она никогда не порвет пуповину, посредством которой питает в нас боль.

И потом, есть утраты, для которых забвение не предусмотрено. Я бы сказал, есть утраты, для которых не предусмотрена жизнь…»