Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Он имел основание думать, что Аннабелла будет тронута этим призывом. Жена Флетчера, которая тогда находилась при ней, была свидетельницей её отчаяния. Но Аннабелла знала теперь, что никакая супружеская жизнь с Байроном невозможна, а он в своих расчетах упустил из виду существенный элемент — религиозную твердость Аннабеллы. Он не верил, что она может быть неумолимой. Но как же не быть такой, когда веришь в непогрешимость своих суждений — и не из-за силы собственного ума, но по божественному наитию? «Я считаю, — писала она миссис Ли, — что мой долг поступить так, как я решила». Байрон пустил в ход все свое очарование и кокетство, свое красноречие и детскость: «Мой дорогой Пип, не можете ли вы уладить как-нибудь все это? Я просто болен от этой истории». Потом, когда увидел, что она непоколебима, он, поддаваясь своему неистовому характеру, сделал нелепый жест, послал ей одно из писем, которое она писала, будучи невестой, то самое, где говорилось: «Я буду слишком счастлива — возврата не будет». Он подчеркнул эти слова и прибавил на полях: «Сбывшееся предсказание, февраль 1816», а внизу страницы написал три строки из Данте:

Or non tu sai com’e fatta la donna…
Avvilupa promesse — giuramenti;
Che tutta spargon poi per l'aria e venti[46].

* * *

В Лондоне новость распространилась быстро. Слишком много докторов, адвокатов и прислуги знали об этом. Теперь начиналась пытка вопросами, советами, которыми любопытная кучка друзей мучает, разумеется, для его же спасения, всякого несчастного, которому не удалось уединиться.

«Дорогой лорд Байрон, — писала ему леди Мельбурн, — про вас рассказывают историю, которую весь свет Лондона считает вполне достоверной, поэтому мне кажется необходимым, чтобы вы её узнали. Говорят, что вы с Аннабеллой разошлись. Обычно, когда ходят такие нелепые сплетни, самое лучшее — не обращать на них внимания. Но дело в том, что об этом так повсюду говорят и этому верят, несмотря на мои возражения, что, по-моему, вы должны попросить Аннабеллу вернуться или сами поехать к ней». Леди Каролина, услужливо и втайне торжествуя, предлагала «совет грешницы».

Встревоженная Августа советовала брату сдаться. «Мне кажется, — говорила она, — что если денежная сторона в их предложении будет приемлема, он будет очень рад избегнуть публичного скандала. Его это очень расстроит, дорогой мистер Ходжсон, не может не расстроить». Байрон пытался успокоить своих друзей: «Я думаю и считаю своим долгом сказать об этом даже теперь, в самом разгаре этой горькой истории, что нет на свете существа более совершенного, более разумного, более благожелательного, приветливого и милого, чем леди Байрон. У меня никогда не было и нет ни малейшего повода упрекать её хоть в чем-нибудь за все время, пока она жила со мной». Он утверждал, что причиной зла было то болезненное состояние, которое сделало его крайне раздражительным, а главным образом давление, оказанное на леди Байрон её матерью, леди Ноэл, которая его ненавидела.

Когда стало ясно, что ни Байрон, ни его друзья не могут поколебать Аннабеллу, на сцене остались одни поверенные. Хэнсон защищал интересы Байрона. Он утверждал, что его клиент признал свое дурное поведение во время пребывания на Пиккадилли-Террас, но считал, что это прощено письмом: «Dearest Duck…» Его противник, доктор Лэсингтон, ограничился ответом, что ему известны от леди Байрон слишком серьезные факты, и примирение вряд ли возможно. Хэнсон спросил, в чем заключаются эти обвинения. Ему ответили, что их огласят только в том случае, если дело перейдет в суд. У Лэсингтона действительно имелся в руках настоящий меморандум, составленный Аннабеллой, где она методично, по параграфам и под номерами, оставаясь «Принцессой Параллелограммов» и в самой большой трагедии своей жизни, изложила тайные причины своего решения.

Преданный и недипломатичный Хобхауз был в страшном негодовании против леди Байрон. Для него, знавшего все эксцентрические привычки своего друга и понимавшего смятение, в какое могло быть повергнуто скукой супружеской жизни это примитивно необузданное существо, истинные причины неладов были очевидны. Конечно, Байрон, как это с ним часто бывало, показал себя грубым, своенравным и раздражительным. Леди Байрон вообразила себя объектом страстной ненависти и, убедив себя в этой опасной мысли, внесла свою лету в его дурное поведение, саму манеру держаться, которое, усугубляясь, задевало и ее, на что она теперь жаловалась. «Каковы же преступления лорда Байрона? — сурово вопрошал Хобхауз. — Он поздно вставал, обедал один и пребывал большей частью в дурном настроении?» Когда до него дошли сплетни об инцесте, он с целью опровергнуть их составил документ, который просил леди Байрон подписать.