Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Визиты к мадам де Сталь были единственным связующим звеном с внешней жизнью. Ему очень нравился маленький замок Коппе, такой очаровательный со своей коричневой кровлей, дворик, закрытый двумя башенками, романтический парк, водопад, овражек. Иногда Байрон встречал там английских гостей, которые глядели на него, словно он был сам Сатана. Некая миссис Харвей упала в обморок, когда онвошел, на что дочь мадам де Сталь, кроткая и очаровательная графиня де Брольи, воскликнула: «Ну, право же, в шестьдесят пять лет это несколько преувеличенно!» Граф де Брольи находил его разговор «изобилующим нечестивыми шуточками и общими местами ходячего либерализма». Мадам де Сталь поругивала его: «Вам незачем было сражаться с миром, — говорила она ему, — это немыслимо. Мир слишком силен для отдельного человека, кто бы он ни был. Я сама попробовала это в молодости, но это невозможно». Действительно, было похоже на то, что она права. Байрон задумал броситься в атаку на затуманенные вершины, на коих восседали британские Условности, но никто не может безнаказанно бросаться на богов, в которых он сам втайне верит, — и вот теперь он здесь, пригвожденный ненавистью к своему одинокому утесу. Прометей, нелепо покоящийся среди жидкого хора годвинических Океанид.

Мадам де Сталь рассказала ему, что Каролина Лэм 10 мая выпустила роман, героем которого был он. Она дала ему книгу. Она называлась «Гленарвон», а на заглавном листе стоял эпиграф из «Корсара»:

Он имя будущим оставил поколеньям
С одною доблестью и тьмою преступлений…

Байрон прочел роман не без усилий, ибо это была весьма скучная книга. Леди Каролина описывала в ней чуть-чуть завуалированно свою жизнь. Героиня в ранней молодости вышла замуж за лорда Эвонделя, который был не кем иным, как Вильямом Лэмом. «У лорда Эвонделя был один недостаток — слишком великодушный и добрый характер, благодаря которому он позволял своей легкомысленной подруге командовать и устраивать все по-своему… «Вы будете для меня законом, — говорил лорд Эвондель своей жене. — Вы будете моей возлюбленной, моим руководителем, а я буду добровольным рабом». Ясно, что леди Эвондель разочаровалась в этом слишком слабом человеке и полюбила Гленарвона, который представлял собою смесь Байрона, Корсара и Лары. «Жизнь отвратительна мне, — кричал Гленарвон, — я презираю общество, любовь, чувства. Damn it! Dont talk about it!»[48] Леди Оксфорд, описанная весьма строго, тоже играла свою роль: «Она была уже не первой молодости, а известный педантизм лишал приятности её беседы». Леди Каролина зашла так далеко, что напечатала, в качестве письма Гленарвона к леди Эвондель, подлинное письмо Байрона о разрыве с ней. В конце концов она предоставила Гленарвону погибнуть в волнах.

Каролине страстно хотелось знать, что скажет Байрон о её книге. Он написал маленький стишок:

Читал я «Ильдерим» —
Гм-гм…
Страничку про Анжу —
Скажу!
Уэбстера «Ватерлоо» —
Хэлло!
«Гленарвон» Каро Лэм,
А ну его ко всем!

Он находил, что если бы романистка написала просто то, что было на самом деле, роман был бы много романтичней и занятней. «Что касается сходства, — добавлял он, — портрет не может быть удачным — я слишком мало ей позировал».

Отсутствующие подобны мертвым… Но иногда мы живем гораздо больше с мертвыми, чем с живыми. Что такое была Клэр, живая любовница, по сравнению с этими требовательными тенями? Она приходила каждый вечер на Диодати к своему возлюбленному и уходила на заре по виноградникам, возвращаясь в дом Шелли. Она была беременна и очень угнетена. Работала для Байрона, переписывала «Шильонского узника» и новые строфы «Чайльд Гарольда». Надоедала ему и раздражала. Женщина, лишенная нравственности, бросившаяся ему на шею из-за каприза синего чулка… Она ждала ребенка от него? Пусть. Он воспитает его. Ребенок — это отпрыск рода Байронов, и, может быть, он будет дорог ему, так как Аду у него отняли. Но он не хотел больше видеть мать.

Шелли питал к Клэр нежную, братскую привязанность, и тон, которым Байрон говорил с ней, казался ему невыносимым. Он продолжал восхищаться поэтом, блеск и легкость которого изумляли его вплоть до самоуничижения, но человек беспокоил и раздражал его. Либерал в теории, Байрон придавал немалое значение происхождению; для него было не безразлично, что Шелли был сыном баронета, и он всегда давал чувствовать, что сам он — лорд. В его манере говорить о женщинах было что-то высокомерное и равнодушное, и это шокировало Шелли. А Байрон, со своей стороны, считал бесчеловечными логические построения друга. Этот резкий голос утомлял его; иной раз, склонный к подозрительности, он сомневался в чистоте Шелли. Он называл его Змием… «Мефистофель у Гёте называет змея, который соблазнил Еву, «моя тетушка, знаменитая змея», и я всегда думал, что Шелли не кто иной, как один из её племянников».