Донал Грант

— Так я и думала! — торжествующе воскликнула миссис Комен. — Только сказать тебе, Эндрю, не успела. Так я и думала, что он из какого–нибудь колледжа. Поэтому–то с головой у него и лучше, чем с обувкой!

— Башмаки у меня тоже есть, — смеясь, заверил её Донал. –Только в сундуке, а его пока не привезли.

— А он не слишком у вас большой, сундук–то? Как вы его будете вверх по лестнице затаскивать?

— Да нет, тут всё будет в порядке. Правда, я хочу оставить его внизу, пока у нас с вами всё не решится, — сказал Донал. — Если вы не против, то я, пока в городе, поживу у вас, больше никуда не пойду.

— Вы, наверное, и по–гречески читаете как по–писаному! — с мечтательным восхищением в голосе проговорил сапожник.

— Ну, не так хорошо, как по–английски, но достаточно, чтобы всё понимать.

— Эх, вот чему я завидую, так это греческому! Нет, сэр, вы не подумайте чего, я по–хорошему завидую, и дай вам Бог ещё больше учёности. Но вот бы и мне так выучиться! Читать на том же языке, что и Сам Господь, Само воплощённое Слово!

— Ну, Он–то как раз ставил дух закона выше его буквы, — возразил Донал.

— Это правда. Только сдаётся мне, что как раз здесь нет ничего плохого в том, чтобы алкать, жаждать и даже чуть–чуть завидовать! У кого есть дух, тому и буквой хочется овладеть. Ну да ладно! Вот увидите, я за него сразу примусь, как только взберусь по Божьей лестнице на Небеса — если будет на то Его воля.

— Вы только послушайте его! — всплеснула руками Дори. — Да зачем тебе там греческий? Вот увидишь, там весь народ, а может, и Христос будет говорить по–шотландски! А почему бы и нет? Зачем он там нужен, этот греческий? Чтобы все над ним корпели с утра до ночи и головы себе зазря ломали? Её муж весело рассмеялся, но Донал сказал:

— А ведь вы, пожалуй, правы, миссис Комен. Я думаю, там будет один большой и чудесный язык, который когда–то породил все остальные и потом снова вберёт их в себя. Так что мы будем понимать его даже лучше, чем свой собственный, потому что он будет больше и выше, чем все наши родные языки, вместе взятые!

— Слышь, как он рассуждает? — одобрительно воскликнул Эндрю.

— Знаете, — продолжал Донал, — сдаётся мне, что все земные языки произошли от одного, самого древнего, хотя пока учёные не слишком в этом уверены. Вот, к примеру, мамин родной язык, гэльский! Он ведь очень древний, пожалуй, древнее греческого — по крайней мере, греческих слов в нём больше, чем латинских, а ведь мы знаем, что латинский намного моложе греческого. Вот если бы идти всё дальше и дальше назад и смотреть, что было сначала, а что потом, то, может, мы и открыли бы самый первый, общий родной язык — этакого прадедушку всех нынешних языков и наречий! И наверное, выучить его будет совсем легко. К тому же на Небесах у нас, должно быть, и головы будут лучше работать, и уши, и языки. Так что помяните моё слово: день–два, и мы все на нём заговорим, без сучка и задоринки!

— Но нам ведь столько всего придётся сразу узнать, и про себя, и про всё вокруг, — возразил Эндрю. — Вот и будем лепетать не как взрослые мужи, а как дети малые. Особенно если подумать, сколько будет всего, о чём можно поговорить!

— Да я с вами согласен! Но ведь там каждый из нас сможет легко научить других своим словам. Главное, чтобы с самого начала у нас было что–то общее, чтобы их объяснить! Глядишь, скоро мы научим друг друга всем самым лучшим словам из своих родных языков, из всех до единого, какие только существовали со дня Вавилонского столпотворения.

— Ой, милые мои, это ж сколько всего учить придётся! — покачала головой Дори. — А я совсем уже старуха, того и гляди, из ума выживу!

Её муж опять рассмеялся.

— Чего смеёшься? — спросила она, смеясь в ответ. — Ты тоже из ума выживешь, если ещё лет десять проживёшь!

— Да вот думаю, — сказал Эндрю, — что человек сам в том виноват, если с годами у него в голове начинает мутиться. Коли он всю жизнь ходил по истине, уж истина его от себя не отпустит, даже в старости… А смеялся я от того, что ты себя старухой назвала. Там–то все мы будем молодые, разве не знаешь?

— Это уж как Господь решит, — ответила ему жена.

— Да будет Его воля, — согласно кивнул Эндрю. — Больше нам ничего не надо, но и меньше ничего не надо тоже.

Так они сидели за столом и разговаривали. Донал тихо радовался, потому что больше всего любил мудрость именно в простом крестьянском обличье. Именно такой он узнал её впервые, в собственной матери.

— Только знаешь, Эндрю, — какое–то время спустя промолвила Дори, — что–то нашей Эппи всё нет и нет! Я думала, сегодня она точно должна прийти, её уже целую неделю не было.

Сапожник повернулся к Доналу, чтобы всё ему объяснить. В его присутствии он не хотел говорить ни о чём таком, что было бы ему непонятно: это всё равно, что пригласить гостя в дом, а потом захлопнуть дверь перед самым его носом.