Донбасс

— Да-а… — засмеялся Нечаенко. — Всякие бывают! Бывают даже скептики-энтузиасты. Вернее, прикидывающиеся энтузиастами. Вот мы на скептиков в бой и пойдем. Так, что ли, Андрей?..

Только через час Андрей ушел от Нечаенко. В поселке было уже совсем темно: погасли огни в окнах; луна схоронилась за тучами; собирался дождь, но собирался как-то нерешительно, нехотя, задумчиво.

И ветра не было для того, чтоб вытрясти из туч влагу на землю либо вовсе тучи разогнать и очистить небо.

Андрей пошел домой. Шел он не торопясь. Надо было подумать, медленно и спокойно перетереть события дня, а их было много. Вот телеграмма Серго… Андрей больше всего о ней думал. "Значит, там подробно знают о наших делах, о каждом из нас знают… И если я завтра выступлю на партийном собрании против Рудина — там тоже узнают. А если смолчу? — вдруг спросил он себя. — Рудин уж, небось, отрапортовал о рекорде Забары. И обманул товарища Серго. Как же молчать? Но почему я должен выступать? Я ж свое сделал — довел до Нечаенко… Да и на "Красном партизане" свои коммунисты есть, они тоже молчать не будут". Но он уже чувствовал, как легла на его душу ответственность за соседнюю шахту, и знал, что, рассказав обо всем Нечаенко, он не сложил той ответственности с себя, а только признал, что она есть и что он сам это понимает…

Думал Андрей об этом и на следующий день. А за час до собрания чуть было не поссорился с Виктором.

В общежитие принесли сегодняшний номер районной газеты. Виктор нетерпеливо схватил его — теперь он газету читал жадно, — прочел и скривился.

— Вот полюбуйся! — крикнул он Андрею. — Мудрите вы все с Нечаенко… А нам вже ворота дегтем мажут.

— Покажи, что там? — тихо попросил Андрей. Он брился у зеркальца.

Виктор швырнул ему развернутую газету. Сразу бросился в глаза большой заголовок: "Мировой рекорд Забары!" Дальше можно было не читать. Андрей стал спокойно намыливать щеку.

Но его спокойствие только пуще взбесило Виктора.

— Так вот не буду ж я больше молчать! — бешено закричал он. — Отчего вы мне условий не даете? Та я б… Вот сегодня прямо все и скажу на собрании.

— И неправильно сделаешь!

— А мне плевать, правильно или нет. Я передовик, я должен свою марку поддерживать. Раз вы за шахту не болеете…

— Нет, мы болеем за шахту.

— Та где же болеете? — зло захохотал Виктор. — Допускаете, чтоб соседи над нами смеялись.

— А может, соседи не смеются, а плачут от этого рекорда? Ты почем знаешь?

— Что? — удивился Виктор. — С чего бы им плакать? — потом посмотрел на товарища — тот продолжал все так же невозмутимо бриться — и печально махнул рукой. — Не пойму я тебя, Андрей!

Он действительно не понимал приятеля. Ему казалось, что Андрей — все тот же, прежний Андрей, как и все тот же, прежний Виктор. А они оба были уже не те парни, что месяц назад. Про Андрея можно было сказать, что он растет "не по дням, а по часам". Многое уже переменилось в нем, иное еще только менялось. Но этот рост шел естественно и непрерывно, и сам Андрей его не замечал, как юноша не замечает того, что он еще на два вершка вытянулся, а в голосе появились новые, мужские нотки.

Андрей окончил бриться и пошел умываться. Он всегда собирался на партийное собрание, как на праздник, как раньше на комсомольское собрание, а еще раньше — на пионерский сбор. Может быть, с пионерского сбора это и повелось?

Сейчас, после разговора с Виктором, Андрей твердо решил, что выступит на собрании…

На собрание неожиданно приехал Рудин. Андрей видел, как появился он в президиуме, когда Нечаенко уже заканчивал свой доклад. "Ну что ж! — нахмурив брови, подумал Андрей. — Все равно".

Нечаенко сделал хороший доклад; прения обещали быть оживленными. Первым выступил Прокоп Максимович Лесняк. Чуть раскачиваясь всем своим большим и грузным телом на маленькой для него, утлой и скрипучей трибуне, он доложил собранию, что его участок — весь — переходит на стахановский метод. А для этого, по зрелому, хозяйскому размышлению, решено покончить с карликовыми уступами, вместо восьми оставить только четыре и везде ввести разделение труда. А чтоб нигде и ни в чем задержки не было, коноголов и лесогонов тоже перевести на индивидуально-прогрессивную сдельщину.

— А как же? — сказал он. — У каждого человека свой интерес должен быть. А лесогоны, что ж они, разве не человеки?

Все, что предлагал сейчас Прокоп Максимович, было обдумано им совместно с Андреем, обсуждалось и партийной группой участка и шахтпарткомом. Сейчас, слушая старика, Андрей только молча и согласно кивал головой.

— А с производительностью как будет? — вдруг перебил Лесняка Рудин. — Вот Забара уже триста тонн дал. Слышали?

— Слушок есть… — сдержанно ответил Прокоп Максимович.

— По секрету вам скажу: этот слушок верный! — засмеялся Рудин. — Ну, а вы что же?

— Обещаем удвоить добычу на участке.

— На участке? — переспросил Рудин. — Ну-ну, подождем, посмотрим.