Донбасский декамерон

Это, понятное дело, обычный треп, который подходит старушкам на скамейках и ученикам младших классов. Правда же состоит в том, что города и промышленность края на берегах Северского Донца строили сначала русские ратные люди, оборонявшие юг России от татарских набегов, а начиная с 70‑х годов XIX века – многочисленные крестьянские ватаги из центральных великорусских губерний. Коксовые и доменные печи, угольные, соляные, железные, ртутные рудники, химические производства, теснейшая сеть железных дорог – все это дело рук орловских, курских, смоленских, тамбовских, тульских, пензенских мужиков.

Само собой, до Октябрьской революции 1917 года, до советской власти местные поселки слыли замечательными местами для укрытия беспаспортных и прочих беглых. Уголовщина на рудниках и заводах порой проявляла себя весьма ярко – обычное дело в местах, где собирается столько пришлого люда. Но все-таки, вопреки расхожему мнению, они не являли собой главной приметы местной жизни.

Здесь процитирую из выданного мне электроблокнота журналиста начала XX века Алексея Сурожского, который в очерке «Край угля и железа» писал о Дмитриевске (вы помните, что он около ста лет назывался Макеевкой):

«Сперва оседали на местах рабочие. Потом среди рабочих стала селиться разная ремесленная и промышленная мелкота. Появились лавчонки, трактиры. За мелкотой потянулись более крупные – уже было за что уцепиться. Пришел капитал и стал насаждать пьянство, проституцию, дешевую цивилизацию – тот фабрично-заводской лоск и блеск, который хуже грязи обволакивает жизнь таких промышленных наростов, как Дмитриевка.

Главное ядро населения, за счет которого кормятся остальные, все же составляют горнорабочие, шахтеры.

Жизнь шахтерская достаточно хорошо известна, и нет надобности делать подробную характеристику. Шахтёров называют вольными каторжниками, мучениками труда, подземными кротами – и все это справедливо, жизнь оправдывает эти названия. Трудно сказать, где шахтеру хуже – в шахте или наверху».

Так что, если донецкие, макеевские, горловские, енакиевские, луганские жители – потомки «каторжников», то только в вышеозначенном смысле. Да, судя по газетным публикациям, в Сталино (это бывший Донецк) еще в 1937 году начальник районной милиции мог получить по физиономии от пьяного шахтера в темном переулке. Но едва ли криминогенная ситуация сильно отличалась от уральской, ленинградской или нижегородской, пардон, горьковской. После Великой Отечественной в Донбассе года два-три свирепствовали банды дезертиров и беглых полицаев, разные «черные кошки», но с ними расправились быстро и жестоко.

Настоящая преступность пришла в Донбасс в «святые» девяностые. Было что делить и за что убивать при дележке вчерашних государственных предприятий. И тоже все закончилось достаточно быстро – к 1997–1998 годам. И если уж говорить о бандитском крае в бывшей единой Украине, то к середине нулевых это был и не Донбасс вовсе, а, скажем, Львовщина. Если в индустриальном регионе нераскрытых резонансных преступлений осталось пять или шесть, то во Львове – почти полсотни. Да и ваш родной Киев, Панас, тоже. Как говорили на вашем бывшем госязыке, «задних не пас».

Идем дальше. Лозунг четвертый: в Донбассе культуры нет

Это обобщение осталось с нами с тех времен, когда индустриальная жизнь и напряжение этой жизни не оставляли места не то что на развитие культуры, но и просто на ее присутствие в повседневной реальности рабочего человека. Однако примерно с полвека назад положение стало меняться. И к началу двадцать первого века Донецк по уровню быта, урбанистической целесообразности, архитектурной наполненности и общей культуры смело обошел, даже оставил позади себя практически все города Украины и России, за исключением старых университетских центров, таких как, скажем, Харьков и Одесса, обе столицы, Казань, Свердловск-Екатеринбург, Новосибирск, Томск.

Началось все, понятное дело, обычным способом – с приглашения «варягов». Балерины, актеры, художники, скульпторы-монументалисты, писатели, журналисты, архитекторы, врачи, физики, математики приглашались на хорошие оклады и «быстрые» квартиры со всех концов страны. Тогда, например, перебрался в Донецк из Ленинграда один из лучших его скульпторов Юрий Балдин. Я была с ним знакома и как-то спросила Юрия Ивановича: почему он, коренной ленинградец, приехал в край терриконов и угольной пыли? Он ответил просто: «Тут возможностей было больше, во всех смыслах».