Донесённое от обиженных

С Семёном Кирилловичем были два спутника. Один — очень молодой, похожий на переодетого гимназиста-переростка казачий офицер с долевыми белыми полосками подхорунжего на погонах. Второй, в серой военного покроя куртке, не особенно крепкий на вид, не имеющий в облике ничего угрожающего, явно желал производить обратное впечатление. Расправляя плечи, поводя ими, он держал руки в карманах брюк и будто разминал там комки теста.

— Анна! — громко воскликнул, передавая жене обрадованность, Лабинцов. — При войсках — Викентий Георгиевич Булкин! Вот эти господа от него… он направил их посмотреть, что тут у нас произошло.

Анна знала от мужа о Булкине как об отчаянно боровшемся против царизма эсере, с которым Семён Кириллович встречался за границей и, конспиративно, в России, оказывая ему некие значительные, революционного характера услуги. Оказалось, что теперь Булкин — представитель самарского Комуча при белых силах Оренбуржья.

Человек в серой куртке был эсером-боевиком из окружения Викентия Георгиевича. Кланяясь хозяйке, гость лишь на мгновение вынул из кармана сжатую в кулак руку и затем взглянул по сторонам так зорко и жёстко, точно обитателям дома сейчас тут угрожала опасность и он желал её устранить.

Семён Кириллович пригласил спутников к двери в столовую, указал кивком внутрь:

— Вот здесь всё и решалось, как я рассказывал…

В комнате доски пола были отодраны, плотник с помощником усердно продолжали работу, и эсер, широко расставивший ноги, напугал их. Паренёк смотрел на него не моргая, так, будто вот-вот жалобно закричит что-то в своё оправдание, а старик, бросив гвоздодёр, виновато вытер ладони о рабочие пестрядинные штаны.

— Требовали золото… — начал Лабинцов о красных и замолчал, омрачённый воспоминанием.

— Да! — удовлетворённо произнёс человек в куртке, по-прежнему ворочая руками в карманах. — Эта партия нашла своё призвание в грабеже! А ведь были, были в ней действительные революционеры… Тем безобразнее, — закончил он с подчёркнутой гадливостью, — такая дикая утрата идеалов!

Инженер предложил гостям выпить вина, и молодой офицер, который старался добросовестно выказывать озабоченность, нашёл момент подходящим, чтобы обратиться к Анне:

— Если в чём-то нужда — пожалуйста… я передам командиру.

Она поблагодарила без улыбки, отвернулась, а Семён Кириллович, уводя гостей в кабинет и думая об умирающей Варваре Тихоновне, сказал:

— Я воспользуюсь вашей любезностью…

55

Вечером, когда Прокл Петрович после тяжёлого сна мучился головной болью, Мокеевна привезла священника. Черноволосый, отчего измождённое лицо казалось особенно бледным, он выглядел закоренелым постником: в ввалившихся от худобы глазах сквозила как бы некая многоопытная убеждённость, что всему следует быть горше и горше. Он опустил руку на плечо недвижной в беспамятстве Варвары Тихоновны и, после глухой исповеди, дал отпущение.

Ночью она перестала дышать; время смешалось в хлопотливой тягостности похорон. С поминок Байбарин, извинившись, скоро ушёл и в пустой комнате стал ходить взад-вперёд неверными длинными шагами. Горе ело его, жизнь представлялась зияюще-беспризорной; бичуя себя и не задумываясь, сколько искренности или неискренности в его мыслях, он жадно повторял вопрос: почему длань судьбы не развеет его никому не нужное существование?

Ближе к ночи его позвали: приехал сам Булкин. Лабинцов расположился с ним и его людьми у себя в кабинете — войдя, хорунжий увидел здесь также и доктора. Тот встал и сочувственно пожал Проклу Петровичу руку. Представитель Комуча, с видом занятости и беглого любопытства, поднялся из-за стола и произнёс с учтивой грустью:

— Рад познакомиться с вами, хотя, увы, и при столь несчастливых обстоятельствах…

На его нервном правильных черт лице примечательной была узенькая переносица, которую, казалось, долго сдавливало пенсне. Но ни пенсне, ни очков Булкин не носил; его взгляд незаметно и разом охватывал вас с головы до ног. В своё время этот человек успешно провёл четыре теракта. Семён Кириллович несколько раз снабдил его деталями для, как тогда говорили, «боевых снарядов», а однажды скрыл на заводе, устроив их конторскими служащими, сподвижников Булкина — террористов, которых усиленно разыскивали. При этом инженер сохранял о себе мнение как об убеждённом противнике террора. Семён Кириллович помогал борьбе за справедливое мироустроение — то есть, как он себе объяснял, участвовал в движении столь грандиозно-многозначном, что оно было бы немыслимо без заблуждений и ошибочных метаний.

Перед приходом хорунжего Булкин высказывал наболевшее, чего он в последнее время не мог удерживать: теперь, заявлял он, когда «большевики покатились», с каждым часом становятся опаснее «те, вместе с кем мы воюем и посему очутились в рискованнейшей близости — подобно тому, как при наводнении на одном острове оказываются волки, рыси и олени».

Под хищниками подразумевались «монархиствующие офицеры» и «все осознанные и неосознанные российские бонапартисты — у кого текут слюнки от диктаторских вожделений».