Донгуз-Орун - горная дверь в Сванетию (СИ)

Пройдёт два осенних дня, и судьба вновь сведёт этих людей на заснеженном перевале Донгуз-Орун, разделяющем молчаливую Балкарию от высокогорной Сванетии. Перевал разделял их, врагов, и тогда, осенью 42-го. Только тогда они были молоды, теперь - нет: 30 лет таяли с тех пор ледники, и текла вода в бурном Баксане. Много воды утекло.

Молодыми навсегда остались их погибшие друзья - его, немца Карла Макенау, и Чоки Балиева, балкарца из Приэльбрусья, оборонявшего перевалы Северного Кавказа в составе 37-й армии. О бывших друзьях напоминали лишь холмики, на которых стояли лёгкие памятники со звёздами и медными табличками. От друзей Макенау не осталось и холмиков - размыло дождями. Враги. Пришли незваными, сгинули безвестными: участь всех завоевателей - не нужны памяти их имена.

Ну, а живые?

Кто они, если встретятся?

Они ещё идут по разным дорогам. Балиев направляется к Северному Приюту, что лепится на высоте 2350 метров у самого начала восхождения на Донгуз-Орун. А Макенау с группой туристов из ФРГ поднимается к Приюту Одиннадцати на Эльбрусе. Следующий их маршрут, на Донгуз, через 2 дня. И хотя они ещё не встретились, воспоминания у них об одном и том же.

У Макенау это началось потому, что он тут не был с тех самых пор, и вот оно всё вдруг воскресло и ожило.

У Балиева - потому, что уже знал: послезавтра приведут на Приют немцев, и он, инструктор-проводник, поведёт их туда, куда тогда не пропускал, истекая кровью. Он даже смутно, как сквозь пелену, опять увидел лицо того немца в белом маскхалате, который склонился над ним возле камня, к которому он привалился, простреленный в грудь. Их взгляды встретились потому, что Чока пришёл в себя и открыл глаза. Глаза немца были жгуче-чёрные, внимательные, в бахроме тёмных, почти женских, ресниц. Ресницы эти дрогнули, и разжались обветренные губы:

- Лэбэндихь? 1 - сказал немец. И приставил к его груди автомат.

Чока потерял сознание вновь.

Канатно-кресельная дорога, ведущая на гору Чегет, была выключена. Балиев, чтобы не лезть по крутому склону целых 2 километра, стал просить дежурных электриков, чтобы они её включили. Те покурили с ним, поговорили о новостях в Итколе, Азау, включили ток, и вдоль склона Чегета поплыли, уходя в синеву неба, почти игрушечные красные и жёлтые пустые кресла. Точно такие же скользили им навстречу - вниз. На фоне далёких снежных вершин это выглядело неправдоподобно красиво - как на цветной открытке.

Балиев поблагодарил парней и привычно легко сел в набежавшее жёлтое креслице. Пристегнулся цепочкой и смотрел теперь на маячившее впереди красное кресло, которое уходило всё выше и выше, минуя стальные переплёты опор. Под ногами у него потянулись невысокие дубовые рощицы, кучки сосен, и всё это менялось, по мере подъёма, чередуясь по временам года. Сначала внизу осталась осень, в которой он жил и пришёл, потом началась зона лета, а там, выше, он проплывёт над цветущей весной и сойдёт в самом её начале. А дорога пойдёт и дальше, к зиме с её искристым пористым снегом. Но это уже другая дорога, которая возит любителей лыжного спуска.