Донья Барбара

Как всегда, едва прошел слух о ее приезде, адвокаты зашевелились, предугадывая одну из тех длинных и трудоемких тяжб, которые затевала против своих соседей известная землевладелица долины Арауки и на которых не только пройдохи грели руки. Чтобы завладеть чужими землями, донье Барбаре приходилось оставлять в виде издержек и вознаграждений немало морокот в руках судей и защитников противной стороны или в карманах разных политических деятелей, предоставлявших ей свое покровительство. Однако и честные блюстители закона загребали кучи денег в связи со сложностью дел и изворотливостью, к которой приходилось прибегать, чтобы, несмотря па уловки и хитрости этих пройдох, защитить очевидные права жертв. Но на этот раз законники просчитались: донья Барбара приехала не возбуждать тяжбу, а, ко всеобщему удивлению, возмещать чужие убытки.

Ее приезд взбудоражил не только юристов. Едва стало известно, что она в городе, как закипели обычные пересуды и воскресли бесчисленные истории о ее любовных делах и преступлениях, половина которых была чистым вымыслом. Рассказчики усердно подчеркивали жестокость и бесчеловечность загадочной обольстительницы, словно именно эти ее душевные черты, достойные лишь отвращения, могли вызвать в слушателях интерес и симпатию.

Недосягаемая для посторонних глаз в своем глухом углу, затерянном среди бескрайних равнин, наезжавшая в город от случая к случаю только затем, чтобы совершить зло, она со временем стала чуть ли не олицетворением легендарного коварства.

Естественно поэтому, что слух, будто она приехала на этот раз лично вручить коммерсанту перья, украденные ее любовником у ее врага и стоившие уйму денег, а также вернуть Лусардо незаконно отторгнутые ею от Альтамиры земли, потряс город подобно взрыву. Впечатлительные и падкие до всего необычного, одаренные богатым воображением жители льяносов тут же изменили свое мнение о властительнице Арауки, рисовавшейся еще совсем недавно существом порочным и ненавистным.

И вот самые последние эпизоды из жизни доньи Барбары, почти все назидательные, – вымышленные каждым рассказчиком по своему усмотрению, по. как правило, опровергающие предыдущие версии, – были пущены в ход. Весь вечер город только и говорил об этом. В домах оживленно шушукались женщины; в лавках, толпясь около стоек, эту тему обсуждали мужчины, и поздно вечером вся улица перед постоялым двором, где остановилась донья Барбара, была заполнена людьми.

Постоялый двор расположился на одной из городских площадей, и его галерея выходила на улицу. Донья Барбара отдыхала в кресле-качалке на галерее, где дул прохладный ветерок с реки, протекавшей в какой-нибудь сотне метро»; она сидела одна, откинув голову на спинку кресла, и казалась вялой и совершенно безразличной ко всему, что ее окружало.

А окружало ее любопытство целою города.

На противоположном тротуаре росла толпа мужчин, остановившихся полюбоваться ею и онемевших от восхищения; под галереями постоялого двора и соседних с ним лавок и магазинов, тянувшихся до самого берега Апуре, то и дело проходили группками девушки и молодые дамы, покинувшие свои дома, только чтобы взглянуть на донью Барбару. Первые, подняв на нее свои скромные очи, краснели, опасаясь, как бы стоящие поблизости мужчины не заметили столь нескромного любопытства: вторые рассматривали ее бесцеремонно и ядовито усмехаясь, обменивались впечатлениями.

Она сидела в отделанном кружевами белом капоте, ее точеные плечи и руки были открыты; никогда ее не видали та кой женственной, и даже самые строгие из дам соглашались:

– Она все еще способна удивлять.

Наиболее же восторженные восклицали:

– Она великолепна! Какие глаза!

И если которая-нибудь замечала: «Говорят, она влюблена в доктора Лусардо», – то другая, с горьким разочарованием в собственном избраннике, добавляла:

– И выйдет за него замуж, вот увидите. Такие женщины всегда добиваются своего, ведь все мужчины – идиоты.

Наконец люди устали ахать и сплетничать, и улица надолго опустела.

Луна слабо освещала кроны деревьев, умытых недавним дождем, и отражалась в лужах на улице. Время от времени порывы прохладного ветра с реки шевелили ветви. Прохожие уже разошлись но домам, и соседи, дышавшие перед сном свежим воздухом, поднимались со своих качалок и шезлонгов, загораживавших тротуары, и томными голосами прощались друг с другом, лениво растягивая слова:

– До завтра. День прошел, пора и на покой.

Нарушая растекавшуюся тишину, эти простые фразы, это ленивое приглашение ко сну выражали весь драматизм жизни провинциального городка, где считается важным событием отход ко сну после долгого дня безделья, еще одного бесцельно потерянного дня, провожаемого тем не менее успокоительными словами:

– Завтра тоже будет день.