Донья Барбара

Мондрагоны снова переглянулись, и так как ни одному из них не показалось, что другой согласен рискнуть жизнью и готов на отчаянное сопротивление, – мало того, что Сантос был верхом и вооружен, его лицо выражало крайнюю решимость, – то раненый сказал с презрительным бахвальством:

– Не нужно нести меня, брат. Я пойду сам – так больше крови выйдет.

Уроженцы баринесских льяносов, где они совершили множество тяжких преступлений, оставшихся безнаказанными благодаря бегству в Арауку и покровительству доньи Барбары, Мондрагоны должны были теперь ответить за них, так как Сантос намеревался выдать братьев властям того района, где эти преступления были совершены. Об этом он заявил им, как только они прибыли в Альтамиру.

– Вам лучше знать, – ответил на это Пума. – Я говорю: теперь ваш час.

Не обращая внимания на высокомерный тон, каким были сказаны эти слова, Сантос велел Антонио оказать необходимую помощь раненому, но тот ответил еще более заносчиво, чем брат:

– Не беспокойтесь, доктор. Кровь, которую я потерял, была лишней. Сейчас я как раз в своем весе.

– Тем лучше, – вмешался Пахароте. – Быстрее побежит по дороге.

И, не желая уступить в бахвальстве Мондрагонам, попросил Лусардо:

– Доверьте это порученьице мне, доктор. Отвечаю вам за этих молодчиков. Мне нужна только веревка, чтобы связать их. Остальное беру на себя, хоть этот парень, черт возьми, нарочно скинул вес, чтобы удирать было легче. Наверное, вы собираетесь отправить их с сопроводительной бумагой? Если так – пишите! Я хоть сейчас готов погонять их впереди себя. Не стоит откладывать это дело до завтра, хотя вряд ли другие бабьи прихвостни придут сегодня ночью их выручать. А если все-таки придут, то я хотел бы разорваться пополам, чтобы одной половиной сопровождать этих хвастунов, а другой встретить пришельцев. Но тут и без меня справятся. Вы уже доказали, что одного альтамирца с лихвой хватит, чтобы заставить слушаться двух миедовцев, а наши все, если надо, сумеют постоять за себя.

* * *

Прошло уже несколько часов, как Сантос вернулся домой, но только сейчас он заметил отсутствие Мариселы и ее отца.

– Они уехали вскоре после вашего отъезда, – пояснил Антонио. – Это все Марисела. Я уже был у них, но напрасно. Она отказалась вернуться.

– Лучше она и не могла придумать, – сказал Сантос – Теперь у нас начнется другая жизнь.

И тут же приказал: на следующий день возвести изгородь вокруг Коросалито, с установкой которой медлил янки.

– Вопреки тому документу, что он вам предъявлял? – спросил Антонио после короткой паузы.

– Не считаясь ни с чем и вопреки всему, что может нам препятствовать. На насилие – насилием! Таков закон этой земли.

Антонио снова задумался. Затем произнес:

– Мне нечего сказать вам, доктор. Вы знаете – по любой дороге я пойду за вами.

Но все же, уходя, он подумал: «Не нравится мне его настроение. Дай бог, чтобы оно прошло, как летний дождь».

В этот вечер вокруг стола вертелись, виляя хвостами, собаки, и ужин подавала Сантосу женщина, от которой пахло кухонной грязью. Он едва прикоснулся к стряпне Касильды и, не в силах оставаться в доме, где все вещи, еще недавно блиставшие чистотой, теперь были облеплены мухами и покрыты пылью, особенно заметной при свете лампы, вышел в галерею.

Помрачневшая саванна тихо лежала под покровом ночной мглы. Ни куатро, ни куплета, ни рассказов. Примолкшие пеоны вспоминали убитого в тотумском чапаррале товарища – доброго, задумчивого и замкнутого человека. И как это он оплошал! Вот уж на кого можно было положиться. Никогда, даже рискуя собственной жизнью, он не отказывал в помощи. Это был хороший, настоящий человек и в честном бою мог бы постоять за себя. А выходит, и после смерти за него еще не отомстили.

Думали они и о хозяине. Какие деньжищи он потерял! А ведь от этих денег зависело дело, с которым было связано столько надежд. И каким печальным и суровым – совсем другим человеком – вернулся он из округа.

Издали доносится резкий крик выпи, отсчитывающей часы, и Венансио прерывает всеобщее молчание:

– Пахароте и Мария Ньевес со своей упряжкой теперь уже далеко.

– На этой земле иначе нельзя, – говорит другой, оправдывая хозяина, вставшего на путь насилия. – Какова болезнь, таково и лечение. В льяносах человек должен уметь все, что умеют другие. И надо отказаться от разных там изгородей и прочих заграничных штучек, а гнать в свой загон любую скотину, начиная с сосунков, если она без клейма и пасется в твоих владениях.

– А то и в чужие наведываться, – добавляет третий, – и угонять любую живность, – коней ли, коров, – какая на глаза попадется. С его-то добром ведь так поступают, а отнять у вора не грех.

– Нет, я с этим не согласен, – вступает в разговор Антонио Сандоваль. – Доктор правильно говорит: огородись и расти свое на своей земле.