Донос без срока давности

Приговор в отношении Пластова Иннокентия Илларионовича 1896 осужденного Особой Тройкой УНКВД по Читинской области от “28” февраля 1938 года к расстрелу приговор приведен в исполнение “30” марта 1938 года.

Нач. 1-го Спецотдела УНКВД Чит. обл.

лейтенант Госбезопасности…»

«Подельники» Пластова были расстреляны в тот же день. Выкорчёвывание «контры» на Красном Яру уложилось ровно в три месяца. Но вот как раз за это, по глубокому убеждению начальника областного управления майора госбезопасности Хорхорина, надо было больно стучать по голове – выполнение его приказа неоправданно затягивалось. На всё про всё Хорхорин дал районным аппаратам НКВД три недели, приурочивая итоговый отчёт о выполнении приказа № 00447 в ГУГБ НКВД ко дню первой годовщины сталинской Конституции:

Из почтограммы в РО УНКВД от 14 ноября 1937 г.:

«Проводимые сейчас операции по антисоветским элементам по районам Читинской области идут исключительно медленными темпами. Операции по кулакам и уголовникам, отнесенным в 1-й категории, разворота пока не получили. Следствие по всем делам затягивается на 2–3 месяца, ведется без достаточной настойчивости, инициативы, отсюда ничтожные поступления законченных следствием дел на рассмотрение Особой Тройки…

Приказываю:

– Форсировать проведение операций по антисоветским элементам. Срок окончания по этим операциям устанавливается до 5 декабря с.г.

До этого срока приурочьте все аресты.

– Чтобы оперативные приказы Наркома о решительной очистке районов от контрреволюционных элементов были выполнены полностью, никаких ходатайств на продление сроков приниматься не будет.

– К 5 декабря представить итоговые докладные записки о том, каких результатов мы достигли и какие выводы для нашей работы надлежит делать на будущее».

– Плохо! Очень плохо! – Хорхорин свинцово оглядел застывшего перед ним младшего лейтенанта Павлюченко. – Почему такое пустяковое дело растянули на три месяца? Что за, мать вашу, оперативные игры с какой-то шелупонью устроили? Три месяца с пятью недобитыми кулаками валандались! Сразу надо было, как только информация появилась, брать всех и колоть! Недели бы – за глаза!

– Начальник отделения указание дал тщательно разработать на предмет выявления прямых улик и других фигурантов…

– С вашим бывшим начальником отделения мы ещё разберёмся! И с вами тоже. Я уже устал перед Москвой изворачиваться! – заревел бизоном Хорхорин. – Почти весь лимит, включая дополнительно запрошенный, вычерпали, почти одиннадцать тысяч по первой и второй категориям арестовано, а на тройку переданы дела всего на четыреста человек! Но и из них осуждено бывшего кулачья только сто девяносто семь рыл! Остальные – уголовный сброд и так называемый прочий контрреволюционный элемент. И совершенно недопустимый бардак развели в учётах – пять с половиной тысяч осуждённых проходят безо всякой разбивки – то ли кулаки, то ли уголовники, то ли вообще бродяги с улицы. Это что, работа? У иркутян вон лимит лишь на полтыщи поболе, а число репрессированного кулачья за три тысячи перевалило! И без разбивки, заметь, ни одного человечка – все по полочкам: кулацкие морды – отдельно, уголовщина – отдельно, прочая контра – отдельно![12]

Хорхорин перевёл дух, провёл согнутым указательным пальцем между шеей и воротником шевиотовой гимнастёрки, украшенной новеньким, сверкающим золотом орденом Ленина. «Как же… – мелькнуло в голове у Павлюченко. – Москва тебя заела… Высший орден ко Дню чекиста преподнесла…»

– Я и с Врачёва ещё спрошу, и с Белоногова с Новиковым! А заодно и совет им дам: хорошенько дрючить вас всех! Бездельники и саботажники! Пригрел тут вас Петросьян! Разогнать бы по-хорошему к чертям собачьим весь ваш четвёртый отдел!.. Ничего, с каждым разберёмся!..

«Хана!» – одно только это слово вертелось в голове Павлюченко, когда он, взмыленный, выскочил из кабинета начальника управления.

Глава четвёртая. Кусмарцев, февраль 1938 года