Доносчики в истории России и СССР

В заключении КГБ сказано, что Еремин работал в Департаменте полиции «по июнь 1913 г». до перевода в Финляндию, и сделан вывод, что 12 июня 1913 г. он не мог отправить письмо из Департамента полиции. Из заключения не ясно, почему Еремин не мог отправить этого письма. Ведь он работал «по июнь», а не по «1 июня». Неясно также, почему КГБ искал в архиве Департамента полиции письмо за № 2988, в то время как на письме Еремина стоит более ранний № 2898. КГБ указывает на то, что енисейского Железнякова звали не Алексей Федорович, а Владимир Федорович. Учитывая, как высоко находился Еремин и как далеко «прикомандированный» Железняков, Еремин мог и забыть, как того зовут. Письмо Еремина носит прощальный характер, так пишут, закругляя свои дела перед новым назначением. Утверждение, что при отправке писем в Департаменте полиции использовались пяти- и шестизначные номера, не доказательно, так как письмо Еремина носит не деловой, а скорее информационный характер.

На грустные размышления наводит и циркуляр Департамента полиции от 24 мая 1910 года, направленный начальникам охранных отделений империи, который объясняет подход жандармов к сохранению ценных осведомителей: «Милостивый государь! Практика указала, что сотрудники, давшие неоднократно удачные ликвидации и оставшиеся не привлеченными к следствию или дознанию, безусловно рискуют при следующей ликвидации, если вновь останутся безнаказанными, “провалиться” и стать, с одной стороны, совершенно бесполезными для розыска, обременяя лишь бюджет Департамента полиции и розыскных учреждений, с другой же стороны, вынуждаются вести постоянную скитальческую жизнь по нелегальным документам и под вечным страхом быть убитыми своими товарищами. В подобных случаях более целесообразно не ставить сотрудников в такое положение и, с их согласия, дать им, в конце концов возможность если то является необходимым, нести вместе со своими товарищами судебную ответственность, имея в виду то, что, подвергшись наказанию в виде заключения в крепость или в ссылке, они не только гарантируют себя от провала, но и усилят доверие партийных деятелей и затем смогут оказать крупные услуги делу розыска, как местным учреждениям, так и заграничной агентуре, при условии, конечно, материального обеспечения их во время отбытия наказания. Сообщая о таковых соображениях, по поручению г. Товарища Министра Внутренних Дел, командира Отдельного корпуса жандармов, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что Его Превосходительством будет обращено особое внимание как на провалы агентуры, так и на ее сбережение, и в особенности на предоставление серьезных секретных сотрудников для заграничной агентуры, которая может пополняться только из России и притом лицами, совершенно не скомпрометированными с партийной точки зрения. Примите, милостивый государь, уверения в совершенном моем почтении».

Владелец письма Левин приводит доказательства его подлинности, исследуя штампы, бумагу, шрифт машинки и возможность пользования такой бумагой и машинкой в России, а также подпись Еремина. В 1950 году при встрече с Левином генерал-майор российского корпуса жандармов Александр Иванович Спиридович признал предъявленное ему письмо подлинным, однако современные историки считают этот документ подложным ^{87}. Директор ЦГАОР СССР Б.И. Каптелов и заведующая отделом документов ГАФ СССР 3. И. Перегудова после проведенной экспертизы также высказывают сомнения в подлинности этого документа ^{88}.

23 апреля 1956 года в том же журнале «Лайф» Александр Орлов опубликовал пространное письмо, в котором также изложил версию о провокаторстве Сталина ^{89}.

Намеки на то, что Орлов посвящен в «самую страшную тайну Сталина», содержались и в его книге, вышедшей тремя годами раньше. Тогда все считали, что этой тайной было «сумасшествие» Сталина, которым многие были склонны объяснять бессмысленные, как казалось, партийные чистки и казни. Теории о том, что Сталин был сумасшедший, придерживались в те годы даже такие видные публицисты и историки, как Н.В. Валентинов-Вольский и Б.К. Суварин [15]. Из опубликованного Орловым письма следует, что в феврале 1936 года в парижской больнице, где автор письма лечился после аварии, его навестил прибывший во Францию видный деятель ВЧК-ОГПУ-НКВД Зиновий Кацнельсон, который был его двоюродным братом, другом детства и сослуживцем в органах безопасности [16].