Доносчики в истории России и СССР

«В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель, встретив меня у пошивочной мастерской, полузагадочно сказал: кто был ничем, тот станет всем! Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Ковлюченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из второго, восьмого и десятого бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать “своих”. Далее разговор дословно: “Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их “кум” для отвода глаз в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!” Затем Мегель рассказал, что третья и четвертая группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне. Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: “А полячишко-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!” Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами. Ветров». 20.1.52.

На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛАГ МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».

Как выяснилось на судебном процессе оставшихся в живых «заговорщиков», на самом деле заключенные лагеря «Песчаный», что расположен под Карагандой, намеревались 22 января 1952 года обратиться к руководству лагеря с просьбой об улучшении режима содержания. Но из-за доноса Солженицына-«Ветрова» они были встречены автоматными очередями. Многие из них были убиты, выжившие получили по 25 лет заключения. Представляют интерес воспоминания сидевшего в Оеоблаге с Солженицыным за измену Родине и реабилитированного Н.С. Хрущевым Леонида Самутина[35].

Он сообщает, что свидетель Иван Мегель, который чересчур «разоткровенничался» перед «Ветровым», зная наверняка, что об этом будет донесено начальству и, очевидно, преследуя какие-то свои цели, к примеру, месть за притеснения трем «бендеровцам» — Малкушу, Ковлюченко и Романовичу, был убит под шумок прицельным выстрелом в голову, так как представлял опасность для разоблачения секретного осведомителя Солженицына. «Информант Иван (Мегель) был убит прицельным выстрелом в голову. Это был применявшийся в лагерях метод устранения людей, которые могли быть опасными для секретных осведомителей лагерного руководства»^{182}.

Подлинность доноса Солженицына была декларирована немецким криминологом Франком Арнау, однако официально не установлена. Сам Солженицын признает, что под давлением дал письменное согласие на сотрудничество с лагерной администрацией и взял на себя обязательства доносить о готовящихся побегах заключенных, но утверждает, что до реального сотрудничества дело не дошло: «…Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться «Ветров». Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию»^{183}.

Недоброжелатели Александра Исаевича считают, что лишь после согласия стать «Ветровым» его перевели в привилегированный спецлагерь, в котором содержались специалисты, занятые секретными научными исследованиями, в так называемую «шарашку». В ту самую «шарашку», которая описана им в романе «В круге первом». Из произведений нобелевского лауреата видно, что больше половины лагерного срока он провел в «шарагах», на кабинетной и неответственной работе, которая в лагере и работой-то не считалась, а остальное время пробыл в прорабах да бригадирах. «Ишачить» собственным горбом ему почти не пришлось. А может быть, в тех условиях по-другому и вести себя было нельзя, и прав был Александр Исаевич, когда писал: «Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее… Не кинь в него камень»^{184}.