Донжуанский список Пушкина

О смерти Амалии Ризнич Пушкин узнал в Михайловском, в 1826 году. Он отозвался на эту смерть со странным равнодушием, удивившим его самого:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.

Сидя в болдинском карантине осенью 1830 года (знаменитая "Болдинская осень"), Пушкин, возвращаясь памятью к женщинам, которых он когда-то любил, пишет элегию "Для берегов отчизны дальней".

Мучительная, страстная, отравленная ревностью любовь Пушкина к Амалии вызвала к жизни строки лирического отступления к VI главе "Евгения Онегина", не вошедшие в основной текст.

Да, да, ведь ревности припадка –

Болезнь, так точно, как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
Помилуй бог, друзья мои!

Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж, конечно, без боязни
Взойдет на пламенный костер
Иль шею склонит под топор.

Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.

Об отношениях поэта с Каролиной Собаньской известно еще меньше, чем об отношениях с Амалией Ризнич. Известно, что в доме Собаньской, на углу Греческой и Ришильевской улиц, Пушкин бывал, что там он встречался с польским поэтом Адамом Мицкевичем, тоже влюбленным в прекрасную хозяйку. Пушкин познакомился с Собаньской в Киеве 21 января 1821 года.

Чувство, вспыхнувшее к ней, вскоре было вытеснено другими увлечениями. Не исключена возможность, что оно в какой-то степени снова возродилось в Одессе, где положение Собаньской было более чем двусмысленное: на ней лежало пятно политической интриганки, пособницы и сожительницы графа Витта, начальника военных поселений в Новороссии и организатора политического тайного сыска. Но не оставляет сомнения ее участие в польском освободительном движении – патриотической миссии, которую она возложила на себя добровольно и за которую была выслана из России. Не стоило, пожалуй, придавать слишком большого значения этому увлечению Пушкина, если бы не письма, найденные во французских черновиках и написанные 9 лет спустя, 2 января 1930 года.

"Сегодня – девятая годовщина дня, когда я увидел вас в первый раз… Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами, – всякая другая забота с моей стороны – заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не умел насытиться. Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам".

Эти строки писались незадолго до женитьбы, которой Пушкин был, казалось, вполне поглощен. Примечательно, что записка Каролины, вызвавшая этот эмоциональный взрыв, содержала всего лишь любезную просьбу – перенести светский визит Пушкина с субботы на воскресенье. Во время этого визита Каролина, равнодушная к поэту, но не к его славе, попросила на память автограф.

"Я испытал на себе все ваше могущество, – пишет Пушкин в ответ на записку Собаньской. – Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении и все, что в нем есть самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя и немного робости, которую я не могу побороть". Пушкин написал Собаньской в альбом обещанное посвящение. В нем, как и в этих двух письмах, много грусти, укоризны и ясное сознание того, как он мало значил в ее жизни:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом