Допетровская Русь. Исторические портреты.

Историками русской церкви отмечалось, что царь Алексей Михайлович «являл пример набожности». Никто, пожалуй, не соблюдал посты строже самого самодержца; он не пропускал ни одного богослужения, а «если был болен, то служба совершалась в его комнатах». В день Благовещения кормил он в своих «покоевых хоромах нищих из собственных рук», «в Рождество и другие большие праздники не садился за стол без того, чтоб не накормить прежде тюремных сидельцев и пленных». Не зря в Соборном уложении, принятом при Алексее Михайловиче, говорилось, что надо: «...в церкви Божией стоять и молиться, а не о земном думать». Подача царю челобитной во время богослужения должна была караться смертной казнью. Сохранилась масса достоверных предании, характеризовавших даря как человека, которому были свойственны высокие религиозные чувства, а также доброта, чуткость, добродушие даже в гневе.

Однажды царю стало известно, что казначей Саввино-Сторожевского монастыря отец Никита, напившись, подрался со стрельцами, которые остановились в монастыре, и выбросил при этом в монастырский двор их платье и оружие. Сохранилось письмо царя этому провинившемуся буйному монаху, сам адрес которого уже заслуживает внимания: *От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси врагу Божью и богоненавистцу и христопродавцу и разорителю чудотворцева дома и единомышленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Миките». Историк В. О. Ключевский, комментируя это письмо, с изумлением отмечал: «Самодержавный государь, который мог сдуть с лица земли отца Никиту, как пылинку, пишет далее, что он сам со слезами будет милости просить у чудотворца преподобного Саввы, чтобы оборонил его от злонравного казначея: "На одном веке рассудит нас Бог с тобою, а опричь того мне нечем от тебя оборониться"».

В 1648 г. в Москву прибыл один из списков чудотворной иконы Пресвятой Богородицы «Иверской» из Афонского монастыря (из Греции). Москвичи во главе с царём и его домочадцами торжественно встречали эту икону. Алексей Михайлович повелел поместить икону в особую часовню у Воскресенских ворот в центре Москвы, в Китай-городе. Сохранились предания о первом впечатлении москвичей от встречи с этой иконой: «Новая аки старая». Сам царь молил Бога, чтобы Богоматерь Иверская или, как её называли, «Вратница» (подлинник находился при вратах Иверского монастыря), теперь стала бы и для Москвы ограждением и покровом от всех бед. С тех пор все, кто приезжал в Москву, в том числе и особы царствующего дома, считали своим долгом остановиться для молитвы в этой часовне.

При подготовке к военным походам, естественно, тоже соблюдался древний церемониал. На территории Кремля царь прилюдно поклонялся иконе Богоматери. Во время богомолья всех окропляли святой водой. Царь прощался с женой, и во главе войска, прежде чем идти на врага, направлялся на Воробьёвы горы для свершения последнего поклона с их высоты столице Руси. Несмотря на то, что царь Алексей Михайлович был искренне набожным человеком, он с юных лет участвовал более чем в двухстах больших и малых военных походах, в том числе и во взятии Смоленска после трёхмесячной его осады. Литовские воеводы тогда, выходя из города, сложили свои знамёна к ногам русского царя.

Окружение царя

У В. Н. Татищева есть описание одной застольной беседы Петра I со своими ближайшими людьми, состоявшейся в 1717 г. И. А. Мусин-Пушкин, участник Полтавской битвы, сенатор, преданный императору и его политике человек, желая подчеркнуть заслуги Петра, сказал, что он сделал для России гораздо больше, чем его отец. При этом подчеркнул, что все успехи Алексея Михайловича зависели от подбора министров типа Б. И. Морозова. Известно, что Петру были неприятны эти слова. Доволен он остался высказыванием вечного своего оппонента в сенате князя Я. Ф. Долгорукого: «...у тебя с отцом дела разные: в одном ты более заслуживаешь хвалы и благодарности, в другом — твой отец». Он подробно охарактеризовал «дела» того и другого. А по поводу слов Мусина-Пушкина заметил: «Умные государи умеют и умных советников выбирать, и верность их наблюдать. Потому у мудрого государя не может быть глупых министров, ибо он может о достоинстве каждого рассудить и правые советы отличить». В этом он был, несомненно, прав. Пётр расцеловал упрямого Долгорукого и тем расстроил своего ближайшего сподвижника, денщика и друга с отроческих лет А. Д. Меншикова, находившегося в оппозиции к высокородному князю Долгорукому.

Кто же они были — «умные советники» царя Алексея Михайловича? Боярин Борис Иванович Морозов, упомянутый Мусиным-Пушкиным, был воспитателем юного царя — тогда ещё царевича Алексея. По характеру деятельности и мировоззрению его можно назвать «западником». Он дарил царевичу заграничные книги, использовал в качестве наглядных пособий на уроках немецкие гравюры, даже иногда одевал его в «немецкое платье».