Доппельгенгер (СИ)

«И чего я так трушу? - в сотый раз за ночь подумал перевёртыш. - Это ведь так просто. Чик-чик  и готово! Он всего лишь виночерпий, а не рыцарь в тяжёлых доспехах. Поздно отступать. Тот, кто задумал отмщение, либо идёт до самого конца, либо не идёт вовсе. Я должен быть сильным! И я буду. Ради тебя, братец».

За всё время, что он простоял на посту, сквозь узкий проулок, который выходил на улицу, ведущую к верхнему городу, проходили и другие постояльцы борделя, но дрожащий перевёртыш вовремя отступал в тень. Жертвы всё не было. Трант почти утратил надежду, думая, что виночерпий либо не придёт, либо уже прошёл другой дорогой, когда наконец услышал знакомое насвистывание. Глупый Вимарк напевал пошлую песенку моряков, даже не предполагая, что в темноте его может кто-то поджидать.

Когда тень в капюшоне выросла перед виночерпием, тот тихо ойкнул. Худая рука убийцы схватила Вимарка за ворот, потянула на себя. Лунный свет хищно блеснул на остром лезвии.

«Один удар. Ничего сложного. Сразу в сердце, - чем дольше Трант думал, тем тяжелее становился лежащий в руке нож. - Давай же! Ты сможешь! Поздно отступать! Бей. Бей же!»

- Умоляю... Не губите! - просипел виночерпий и рухнул на колени, да так неожиданно, что перевёртышу даже пришлось его отпустить. - Во имя богов, не губите... Милосердия, прошу, милосердия...

          Трант так и стоял с занесённым для удара ножом, пока Вимарк ползал у него в ногах, размазывая сопли и слёзы по лицу.

- У меня детишки... Жена... Коль помру, на кого они останутся? Помрут с голоду, бедняжки... Возьмите все деньги... Только жизнь сохраните!

- Ах ты, гад паршивый! - прошипел перевёртыш, не в силах сдержать праведный гнев. - Пока жена дома мёрзнет, по борделям шатаешься, паскуда?!

- Я больше никогда здесь не покажусь, клянусь своими любимыми детишками! Прошу вас, пощадите! Возьмите всё. Делайте, что захотите. Только жизнь не забирайте-е-е-е... Подумайте о сиротушках моих, молю-ю-ю...

          «Да как же так? На самое больное давит, гадёныш! - внутренне кричал на себя Трант, недоумевая, отчего руку с оружием словно бы парализовало. - Да убей же ты его, тряпка! Да что со мной? Просто... просто я жалок. Вот, что».

Несостоявшийся убийца до боли стиснул деревянную рукоять, глубоко вдохнул и понял, что раз не убил до сих пор, то, значит, уже не сможет. Момент был упущен.

- Смотри, сволочуга, - прошипел он, - попадёшься мне ещё раз...

- Ох, благородный господин! Никогда и ни за что больше! - залепетал виночерпий, схватив перевёртыша за штанину. - Вот вам Сигна, отныне не бывать моей ноге зде-е-е-сь! Милый и добрый, благороднейший господи-и-и-ин...

          И до того Транту стало тошно слышать этот мерзкий вой, что он развернулся на каблуках и скрылся в ночи. Выбросив плащ и нож, перевёртыш обошёл бордель с другой стороны и вошёл с чёрного хода. Уже в каморке для прислуги, растянувшись на худой лежанке, глядя в темноту и слушая стук своего сердца, доппельгенгер осознал, насколько он сглупил.

          «Нет ведь у него ни жены, ни детей... Я точно знаю. Он сам мне это рассказывал, пока я убирал намятую им и очередной шлюхой постель...»

IV

После того случая Трант понял, что великое отмщение ему не по зубам. Осознание собственной слабости, словно копошащийся в нутре жук, мучило перевёртыша. Теперь он презирал не только людей, но и себя. Слабак. Отказавшись от воздаяния, перевёртыш решил ещё какое-то время поработать прислугой в борделе и скопить немного денег. А потом уехать из Артогарда раз и навсегда.

Когда через несколько дней после встречи в переулке виночерпий вновь объявился в публичном доме, Трантольстанер не удивился. О повторной попытке убийства даже не смел думать. Знал, что рука, держащая острую сталь, не сможет ударить живую плоть. Тем вечером Вимарк напился сильнее обычного, а потому язык виночерпия разгулялся за весь человеческий род. Виночерпий никогда не сдерживал свои злобные мысли, особенно под действием зелёного змия.

После ухода куртизанки Трант в образе девушки-дикарки, как обычно, прибирал комнату. Вимарк, любивший ещё какое-то время посидеть в кресле, потягивая вино, распустил язык. На этот раз он не сдерживался и прошёлся по всем, кого только смог вспомнить: по жадным хапугам - князьям и королям; по идиотам-стражникам, что стерегли их покой за жалкую мзду; по раболепным слугам, готовым падать ниц и лобзать сапоги даже самому занюханному лорду; по вонючим попрошайкам, что денно и нощно крутились вдоль излюбленных Вимарком публичных домов; даже по грязным девкам, кои за пару монет готовы были расстелиться перед кем угодно - хоть перед мерзким эльфом, хоть перед жутким гоблином! Но, что больше всего поразило Трантольстанера, так это лицемерие перепившего говоруна.

          «Ты, жалкий червь, ещё недавно ползавший передо мной на коленях, умоляя о помиловании, - думал он, слушая всю эту грязь, что лилась изо рта виночерпия нескончаемым потоком, - да как ты только смеешь голос подавать? Жаль, что у меня рука не поднялась тебя прикончить. Без такого мерзавца мир явно стал бы только лучше...»