Допрос

Новиков шевелил и кривился щеками, чтоб скорей отекла вода, но рот открыл — хотелось пить, пить, пить — всё кругом было в газировке, а в рот не попало.

Опер задумчиво посмотрел Новикову прямо в рот.

— Я не голубня… у меня девушка есть, — сказал Новиков.

Опер стоял расставив ноги, и Новиков видел его набрякший, странно обильный пах, живот, заметный в чуть выпроставшейся рубахе, подбородок с плохо сбритой щетиной и следом пореза.

— Девушка, да, — согласился опер, и пошёл к своему столу, — С хером в сорок сантиметров, — добавил он, шелестя бумагами на столе.

Новиков перевалился на бок.

— Вставай, хули ты улёгся тут? — вполне равнодушно сказал опер, возвращаясь к Новикову.

По пути опер поднял разорванную бутылку и бросил её в ведро у входа.

«Неужели он совсем не боится, что я вцеплюсь ему в лицо, в глотку?» — снова спросил себя Новиков. Сам-то он знал, что никуда не вцепиться, и даже напротив — подтолкни его ноготком, скажи, что нужно поблагодарить опера за старанье и волнение — он, наверное, поблагодарит. Почти наверняка.

— Иди в коридоре подожди, — сказал опер, — А я пойду ещё газировки куплю, — хохотнул опер своей шутке, и подтолкнул Новикова к выходу.

Новиков потрогал свои щёки и не узнал ни щёк, ни рук.

— Тут сиди, — уже в коридоре опер показал Новикову на скамейку.

* * *

Он ждал на скамейке в коридоре — почти свободный человек.

Можно было подняться, пройтись.

Мысли перепутались, даже думать их до конца оказалось болезненно и противно.

Новиков медленно опускал и поднимал ресницы. Облизывал кончиком языка губы. Во всём этом было больше смысла, чем думать.

Из-за угла коридора раздавались иногда хлопки дверей, шаги, невнятный шум.

«Неужели оттуда не слышно, что тут происходит?» — подумал Новиков.

Он смотрел на синюю решётку, в которую вышел опер минуту назад.

«Может быть там обычный язычок, который всего лишь надо отодвинуть и всё?» — подумал Новиков, никак не решаясь встать.

«Разве я могу быть опасным преступником, раз меня посадили тут в коридоре, никак не связанного?» — ещё раз попытался успокоить себя он.

Раскрылась дверь соседнего кабинета, и оттуда вышел другой хмурый опер, Новиков узнал его — этот сидел на переднем сиденье.

Опер молча смотрел на Новикова.

— Здравствуйте, — сказал Новиков, как будто они виделись когда-то очень давно.

Но не прошло и получаса с тех пор.

Совсем близко послышались многочисленные шаги, и Новиков вдруг увидел Лёшу — его тоже подвели к решётке. Непонятно только, где все они были эти проклятые полчаса.

Рядом с Лёшей стояли двое незнакомых оперов.

За ними топтался его, Новикова, мучитель — действительно, с двумя бутылками воды в руках.

Дверь открылась, Лёша заулыбался во всё лицо, увидев Новикова.

— Ну, как ты? — спросил так словно, обращался к сдавшему экзамен сокурснику.

Новиков смотрел на Лёшку, не в силах открыть рот.

Опер, вышедший минуту назад из своего кабинета, неожиданно нанёс подошедшему близко Лёшке очень сильный удар ногой в пах.

Лёшка как стоял — так и обрушился, выпучив в глаза.

Его подхватили под руки и вбросили в тот кабинет, откуда вышел опер.

Новиков вжался в стену, но его и не думали трогать — все опера быстро разошлись кто куда.

— Надо? — успел спросить новиковский опер, протягивая кому-то из напарников в той комнате, где оказался Лёшка, бутылку минералки.

— Без газа? Невкусная! — ответили ему и захлопнули дверь.

Сначала было тихо, а потом начал глухо вскрикивать Лёшка.

Когда он замолкал, раздавались невнятные вопросы, какое-то мычанье. Потом Лёшка опять вскрикивал — жалобно и просительно, как мальчик.

Новиков встал, снова сел. Опять поднялся, и минуту стоял у того кабинета, где били Лёшку, взявшись за ручку двери.

— Адвокат! — выкрикивал одно и то же слово Лёшка, — Адвокат! Адвокат!

Одно было удивительно в этом крике: Лёшке произносил «адвокат» тем же голосом, каким кричат слово «мама».

Новиков отпустил ручку, его вдруг повело, как пьяного, и он почти упал на скамейку.

Поднял руки, разглядывая их, и увидел, как туда упала капля воды.

Ни щека не чувствовала слезы, ни рука. Он просто видел, что плачет в свою ладонь.

* * *

Через тридцать минут из кабинета, где был Лёшка, вышел распаренный опер, и, не глядя вокруг, юркнул в кабинет напротив.

Ещё минут десять не раздавалось ни звука.

По лицу Новикова всё время стекал пот, огромными и тяжёлыми, будто кровяными, каплями. Лицо опухало — голову словно бы надували.

Когда Новикова снова позвали во всё тот же кабинет, где его били по голове, подняться у него не нашлось сил.

Сидел и смотрел на дверь, которая осталась открытой.

В кабинете как раз зазвонил телефон, и некоторое время опер разговаривал на отвлечённые темы.

«Пусть этот разговор никогда не кончится, пусть ему позвонят ещё, — просил Новиков, — Пусть его разыщет пьяный армейский друг, пусть у матери потечёт раковина на кухне, пусть жена стукнет машину, пусть ребёнок забыл ключи от дома…»

Но разговор быстро закончился.

Через минуту опер снова вышел, и, увидев Новикова, на мгновенье будто даже удивился.

— Тут ещё… — констатировал он, — Вы у нас пока свободны… Можете идти.