Допрос безутешной вдовы

Едва шасси дрожащего брошенным на произвол экологической судьбы осиновым листом вертолета оторвалось от нагревшегося за день бетона крыши, я вдруг ощутил то же предательское чувство, которое испытал в понедельник, когда сдуру решил прокатиться на «майкаловском» чертовом колесе вместе с ивахаровским Сомой. Одно потянуло другое, и через мгновение, отстраненно наблюдая сквозь толстый пластик под ногами удаляющуюся твердыню, я вдруг почувствовал весь тот ужас, который должна была пережить час назад Ирина Катаяма. Меня несколько успокаивало то, что я сейчас двигаюсь не сверху вниз, а в обратном направлении, но страшная сила пускай секундного, но все-таки четкого понимания неотвратимости близкого конца долбила мое взвинченное синхронно гигантскому винту над головой сознание – сознание того, что ни бешеные миллионы долларов и иен, ни приторная, ослепляющая радость точечного пика постельных услад, ни ощущение безграничной власти над зависящим от тебя и твоей плоти человеком не стоят ровным счетом ничего, когда до шершавого, неколебимого бетона остаются сперва метры, затем – сантиметры и после – миллиметры. Чтобы отвлечься от безотчетного страха высоты и заглушить растущее свербение в паху, я постарался задуматься над тем, ради чего, собственно, лежащая сейчас в анатомичке отарской полиции русская красотка затеяла всю эту игру. Чего ожидала она в конце пути, на который ступила, снисходительно согласившись на роль «спального объекта» при так и не увиденном мной Ато? Если в этом ее первом шаге был только жесткий расчет, не стал ли сегодняшний ее полет закономерным итогом ее житейских притязаний?

– А Селиванова-то он за что кокнул? Как думаешь? – прокричал мне в правое ухо явно не испытывавший никаких проблем в нижней части живота Ганин.

– Как за что? – Я искренне обрадовался тому, что Ганин отвлек меня от философских мыслей и, как это ни каламбурно звучало на полуторакилометровой высоте, вернул меня на землю. – Селиванов же сам нам говорил о разных там тайнах личной жизни… Вот, видно, обнародование этих тайн в планы Заречного не входило!

– А Ирину-то он за что? Красивая девка была! – посетовал ничуть не выбитый из седла подъемом в стратосферу Ганин.

– А зачем ему она, Ганин! – прокричал я ему в самое ухо, пытаясь собственным криком и сменой темы оттеснить весь ужас, обуявший нижнюю половину моего тела.

– Тоже верно! – кивнул он в ответ. – За ее миллионы он себе в Москве покрасивей и, главное, поумнее найдет!

– Не найдет! – поспешил разочаровать я наивного земляка Олега Валерьевича.

– Ты думаешь? – Ганин недоверчиво взглянул на меня.

– А чего тогда мы сейчас с тобой в аэропорт премся, а?

– Ну, может, кофе попить? – робко предположил сэнсэй.

– Ты-то действительно там будешь кофе пить, – предупредил я его, – а мне вот немножко побегать придется!…

– Побегай-побегай, Такуя! Тебе полезно! – отозвался ехидный Ганин. – Чем на вертолетах-то на казенных разъезжать!…

Если сказать, что приземление на вертолетной площадке аэропорта Читосэ принесло мне избавление от мук и страданий, значит, не сказать ничего. Есть у русских замечательный глагол – «ухайдакаться». Меня ему сначала отец обучил, когда пытался мне различие склонений русских существительных втолковать, а затем и Ганин, который регулярно «ухайдакивается» на уроках в нашей полицейской школе, курсанты которой ни в какую не хотят вестись на разницу в окончаниях предложного падежа единственного числа между существительными первого и второго склонения. Причем когда доходит дело, время и руки до откровений типа наличия в русском языке еще и третьего склонения, сэнсэй ухайдакивается еще больше, потому как втиснуть сей природный факт в косные мозги будущих наших Шерлоков Холмсов и комиссаров Мегрэ ему редко когда удается.

Короче говоря, из вертолета я выпал ухайдаканный до предела, и если бы не ответственная задача, поставленная перед моим мужским честолюбием, я бы немедля пополз в ближайший туалет, где вернул бы природе часть преподнесенных мне за последние двенадцать часов даров. Но обстановка требовала собрать волю и кишки в железный кулак, изобразить на лице нечто напыщенное и значительное и выслушать не самый подобострастный доклад встречавшего нас под винтом злополучного вертолета капитана, командовавшего опергруппой, которая к нашему прилету уже успела блокировать аэропорт. Как только мы через служебный вход прошли в здание аэровокзала, я приказал Ганину отправляться в какой-нибудь ресторан или кафе и накачаться там за меня и за того парня кофеином. Ганин грустно вздохнул и поплелся восвояси, а я переключился на капитана:

– Что по зданию, капитан?

– Сто сорок человек рассредоточены по всем уровням, господин майор, – отрапортовал капитан.

– Вылеты разрешены?

– Здесь проблема возникла, господин майор… – замялся он. – Дирекция аэропорта умолила нас не отменять рейсы…

– Еще бы они согласились! – Я посчитал нелишним подыграть растерянному капитану.

– Мы перекрыли все проходы в зал вылета, зал прилета также блокирован, так что задержание вашего подопечного – дело двадцати – тридцати минут.