Допрос Колчака. Стенограммы

Попов. Это по документам, — он не исполнял приговора, потому что приговора тогда не было. Он явился с определенным требованием нескольких лиц: Девятова, Кириенко, меня и других. Девятов и Кириенко были присоединены к партии в 45 рабочих, и все они в загородной роще была расстреляны, а Бартошевский увел других.

Колчак. Против Рубцова обвинения в расстреле не было, а было обвинение в отношении Бартошевского.

Попов. Что касается Бартошевского, то после того, как Кириенко и Девятов были уведены, он выбрал 8 человек, не подлежащих военно-полевому суду, и тут же, по данным дознания [204] Кузнецова, были выданы еще 5 человек, осужденных к бессрочной каторге, — и они все были расстреляны на берегу Иртыша. Это подтвердилось заключением Чрезвычайной следственной комиссии. Бартошевский почему-то был освобожден, как благонадежный человек, под надзор Красильникова.

Колчак. Ведь неизвестно, где он был.

Попов. Бартошевский при мне сидел два месяца в тюрьме и освобожден, как благонадежное лицо.

Колчак. Мне это неизвестно.

Попов. Как же вы, верховный правитель, считающий это актом, направленным лично против вас, не поинтересовались судьбою фактического виновника?

Колчак. Бартошевский бежал, об его аресте мне ничего не известно.

Попов. Было еще 6 офицеров этого конвоя из отряда Красильникова, — фамилии их найдены Следственной Чрезвычайной Комиссией, — и никто не был арестован.

Колчак. Мне сообщали, что Бартошевский бежал, против Рубцова в то время никаких обвинений в убийстве не было. Кузнецов говорил, что он не расстреливал никого из членов Учредительного Собрания и против него никаких обвинений не было.

Попов. Девятов и Кириенко им расстреляны, это точно установлено данными Кузнецова.

Колчак. Да, это возможно, потому что это — единственный материал.

Алексеевский. Сенаторское расследование даже не обнаружило вдохновителей.

Попов. Знаете ли вы, что Рубцов и Бартошевский ссылались на личное ваше распоряжение?

Колчак. Да, Кузнецов мне об этом докладывал.

Попов. Разрешите мне занести в протокол, что вам это известно было от Кузнецова.

Колчак. Я, конечно, таких распоряжений не мог давать.

Попов. О роли Рубцова вы ничего не знали?

Колчак. Потом из следствия Кузнецова выяснилось, — впервые дни выяснилось, — что этот акт был выполнен Бартошевским.

Денике. А вы знали об участии в расстреле данных лиц Рубцова?

Колчак. Нет, я считаю, что это — дело Бартошевского, и что Рубцов в этом расстреле не участвовал. Потом я узнал, что я Рубцов, и Бартошевский фигурируют в этом деле. [205]

Денике. Но вы сейчас изволили сказать, что вы о Рубцове ничего не знали.

Колчак. Я докладывал хронологически, как это дело мне представлялось, а следственный материал мне известен, как и вам.

Попов. А что Бартошевский был арестовал, вы знаете?

Колчак. Нет, я считал, что он скрылся и уехал куда-нибудь на фронт, и достать его будет невозможно.

Попов. Но в то же время вы говорите, что он пробрался на фронт, — как же он мог скрыться?

Колчак. Да в первый день.

Попов. Вы сказали, что он скрылся и не мог быть допрошен.

Колчак. Нет, он был допрошен, а потом скрылся.

Попов. Почему он не был арестовав при допросе?

Колчак. Кузнецов мне об этом ничего не говорил. Может быть, он сделал такое распоряжение. Вы, может быть, помните, когда это было?

Попов. Я с делом Бартошевского знакомился в делах омской тюрьмы. Затем о Картошевском были постановление Чрезвычайной комиссии о предании его суду, и потом заключение той же комиссии об его освобождении, как человека благонадежного, под надзор. Это была комиссия Висковатова.

Алексеевский. А вам было известно, в чьему отряду принадлежат Бартошевский и Рубцов?

Колчак. Да, мне Кузнецов докладывал тогда. Все это следствие было мне доложено.

Алексеевский. Раз вы назначали главного военного прокурора для расследования, — вы видели в этом преступление. Но это преступление должно было в известной степени бросать подозрение и на прямых начальников этих двух лиц, — не возникало ли у вас сомнений по отношению к начальникам этих двух офицеров?

Колчак. Откровенно сказать, мне и этот период трудно вспомнить, как возникало подозрение. У меня была высокая температура, я был болен и еле дышал, и мне в это время входить в такие тонкости и разговаривать было трудно. Я тогда говорить не мог, а только выслушивал доклад и мне было очень тяжело вдаваться о такое тонкости. Мое мнение и убеждение было таково, что это был акт, направленный против меня и совершенный такими кругами, которые меня начали обвинять в том, что я вхожу в соглашение с социалистическими группами. Я считал, что это было сделано для дискредитирования моей власти [207] перед иностранцами и перед теми кругами, которые мне незадолго до этого выражали доверие и обещали помощь.