Допустим, я признаюсь

Таким образом, вначале все не казалось таким уж чудовищным. Катя поживет с ребенком у мамы. Многие же так делают, когда только-только разродятся. Тем более муж объелся груш. Но сколько надо было жить здесь, на малой родине? Год, два, три… Невозможно! Орлуша умирала здесь от тоски. И начинала злиться. Тогда мама размеренно-разумным тоном, не очень ей свойственным, начинала объяснять Кате, что она, конечно, может съездить куда ей надо, но Марусю во имя ее же безопасности надо оставить здесь. Катя с тоской думала, что, наверное, не случись скоропостижного ухода отца, не останься мама в этой свежеотремонтированной квартире одна, не было бы этой кровной аннексии ребенка, который имеет право жить с матерью, даже если мать – сущее чудовище. Даже если она прокаженная. А ведь Орлуше вменялись в вину куда менее очевидные ужасы. И этот мамин смехотворный козырь:

– Катюша, у тебя нет сопротивляемости к людям патологической природы. И от этого, согласись, может пострадать твой ребенок.

Мама ни на минуту не забывала Катиного детского позора. И ведь как складно звучит – «нет сопротивляемости». Действительно: полюбит Катя педофила. Настоящего! Какой ужас! И вот однажды, когда ее не будет дома, гадкий мерзкий педофил подберется к ее нежному дитя…

«В действительности у тебя нет сопротивляемости к зомбирующей семейной опеке», – резюмировал однажды Олег с нелицеприятной точностью. Он был единственным из дружеского круга, которому Орлуша рассказала о том, что у нее есть дочь. Как ей удалось скрывать этот факт от прочих пятнадцать лет? Сущие пустяки. В воспаленном распухшем мегаполисе возможно утаить и не такое шило.

Но почему именно Олег? Тут, чего уж таить, родительская корысть. Он пообещал устроить Марусино будущее. Маруся – она ведь, конечно, тоже получилась «без сопротивляемости», ей надо будет помогать. Она музыкально одаренная девочка, а таким без покровителя прямой путь либо в творческое нищенство, достоевский ужас талантливого, но маленького человека, либо… еще более худшие участи с примесью эфедринов и барбитуратов. А у Олега были связи в привилегированной музыкальной школе, в хорошем колледже, откуда сразу можно поступить куда надо. Другое дело, что 99 процентов таких обещаний – пустышки. Но Орлуша тщательно и любовно вытаптывала площадку для будущего дочкиного взлета. И она позаботилась о том, чтобы влиятельный Олег был ей так обязан, что… она, быть может, не слишком крепко держала его за Кощеево яичко! Но у нее был маленький повод так думать.

И вдруг выкормыш приказал долго жить! Нелепо новогодне. Его нашли на улице, когда он – кому скажи! – выполнял задание бобового короля. Мир, конечно, давно сошел с ума, но безумие, как всегда, полоснуло свежим оттенком. И при этом Орлуша была странно спокойна, хотя ехала к следователю. Вместе с Вавиловым, который должен быть дать свои путаные показания.

– Поверь, есть в этом деле два странных обстоятельства: черный ход в доме Ольги и окно не на ту сторону, понимаешь? – Вавилов так возбуждался, повторяя эти слова, что в его дыхании поднимался тщательно заретушированный Орлушиным противопохмельным бульоном и жвачкой перегар.

«Интересно, как на это должен отреагировать следователь?» – думала Катя, но пугать этим Фиделя не хотела. Еще, не дай бог, начнет тушеваться, а полицейский подумает, что у него рыльце в пуху.

– Так, я не поняла: а чье окно и на какую сторону должно быть?

– Ольга сказала, что Варино окно выходит на ее сторону. И даже просила помахать им всем, дуракам резвящимся. Они с Варей вроде как приятельствовали. А окно оказалось на противоположную! Я не стал выяснять у Варвары – сначала вообще не обратил на эту деталь внимания, счел недоразумением. А вот сейчас я думаю: ведь это очень странная ошибка! Сама посуди…

– Ты, конечно, молодец, что глубоко копаешь, – усмехнулась Орлуша. – Но дело элементарное. Оля и эта твоя… Варвара-краса, они просто не слишком плотно общались. Или, как это бывает, одна ходила в гости к другой, а другая – то есть Оля – не ходила в гости к Варе. Что здесь такого… У Ольги хоромы знатные, а у Вари твоей – обычная халупка. Любая рыба плывет туда, где глубже.

Про себя Орлуша подумала, что от своих ближних можно такие сокровища утаить – что там твое окно, Феденька! Тот, однако, не сдавался. Он мучился догадками о диковинных ядах, которыми был отравлен человек, «которого он всегда недолюбливал». Но за что? Интуиция псохогеографа, конечно, не должна была его подвести, как неосторожно язвила Катя.

– Орлова, ты ужасная тетка! Все поперек! Я, по-твоему, идиот, Варя – тоже сомнительного рода бабенка в «халупе». И только ты у нас – из любого дерьма выходишь в белом костюме. Я, конечно, уважаю тебя как тренера своего немощного духа и понимаю, что за снобский цинизм платят гораздо больше, чем за здравый смысл, но ведь ты даже не была свидетелем преступления!