Допустимые потери

— К твоему сведению, я завтракал один и свою бывшую жену не видел вот уже больше месяца. — Он был рад возможности предстать совершенно невинным и говорил обиженным тоном.

— Ну ладно, — сказала Шейла, — так постарайся взбодриться или хотя бы выглядеть по-другому, когда мы пойдем обедать. — Она улыбнулась, дав ему понять, что не собирается больше спорить, по крайней мере, в данную минуту. — Я и сама себя чувствую как громом сраженная после двух дней с Мадонной.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, именно это и имея в виду. Хотя ее никогда бы не избрали моделью для журнала мод, строгие четкие линии ее лица, большие темные глаза, густые черные волосы, падающие на плечи, оливковая кожа, стройное сильное тело с годами стали тем образцом, с которым он волей-неволей сравнивал и внешность и характер всех остальных женщин.

Тем не менее, порой его ненадолго, но неудержимо влекло ко многим женщинам, как это было с той испанской красавицей, и кое с кем из них он не отказывал себе в удовольствиях. Годы веселого холостячества после того, как распался его брак, привили ему вкус к двум вещам — к работе и к радостям жизни, и второй брак в этом смысле не заставил его измениться. Он был не религиозен, хотя, когда ему приходилось думать на эту тему, он склонялся к агностицизму. Все же у него было ощущение греха, если плотские радости сами по себе были грехом. Он не богохульствовал, не был клятвопреступником, не крал и не убивал, хотя время от времени желал жену ближнего своего. Его желания были сильны и естественны, и он почти не прилагал усилий, чтобы справляться с ними, хотя, удовлетворяя их, старался не причинять вреда ни себе, ни ближнему. В те годы Нью-Йорк отнюдь не мог служить образцом воздержания. В молодости Деймон был красив и, как все люди, что привыкли в юности привлекать к себе внимание внешним видом, держался с привычной для него легкостью и раскованностью, даже когда возраст оставил свои мрачные следы на его лице. Он не пытался скрывать от Шейлы эти свои качества. Да и не удалось бы при всем желании: она видела ту вереницу женщин, которые являлись навестить его в больницу. Испанская дама разгневала Шейлу своей невоспитанностью. Честно говоря, дама и ему надоела, и он расстался с ней с чувством, напоминающим облегчение, и два года у него никого не было.

Он никогда не спрашивал Шейлу о ее связях, никогда не просил о прощении. Хотя им и случалось переживать штормовые дни, они были счастливы вместе, и обычно он, увидев, как она входит в дом, вот как сегодня, чувствовал, что у него замирает сердце. Он эгоистично радовался, что старше ее и, значит, умрет раньше.

Когда Шейла оказалась перед ним, он еще раз притянул ее к себе и поцеловал в губы, знакомая мягкость которых порой оборачивалась упрямой сухостью.

— Шейла, — пробормотал он, не выпуская ее и приникнув к ее уху. — Я так рад, что ты вернулась. Эти два дня были для меня двумя веками.

Она снова улыбнулась, притронулась к его губам кончиком пальцев, словно пытаясь заставить его замолчать, и направилась в спальню. Ее походка, прямая и ровная, высоко поднятая голова уже не в первый раз вызвали воспоминание о девочке, которая ему нравилась и с которой он встречался давным-давно, когда приехал в Нью-Йорк. Она была молодой актрисой, и у нее, так же, как и у Шейлы, была мать итальянка. Где-то в ее генах, наверное, скрывалась родовая память о женщинах, которые с тяжелыми кувшинами на головах одолевали выжженные солнцем тропы Калабрии. Ее звали Антуанетта Бредли, и он был добрую половину года влюблен в нее, думал, что она тоже любит его, и они даже говорили о том, чтобы пожениться. Но все рухнуло, когда выяснилось, что она влюблена в одного из его ближайших друзей, Мориса Фитцджеральда, с которым он жил в одной квартире в Манхеттене. Они тянули жребий, кто останется в квартире, и Роджер проиграл.

— Рука судьбы, — сказал Фитцджеральд, когда Деймон стал складывать вещи.

Антуанетта Бредли и Морис Фитцджеральд спустя какое-то время уехали в Лондон, и Деймон слышал, что они там поженились и решили обосноваться в Британии. Он не видел их лет тридцать, но до сих пор помнил походку Антуанетты и выражение лица Фитцджеральда, когда тот сказал: «Рука судьбы!»

На кухне он достал лед для напитка. Эти воспоминания заставили его вздохнуть и вернуться памятью в те годы перед войной и сразу после нее, когда он работал актером, все еще надеясь на чудо, которое сделает его звездой. Он был не так плох, у него было вдоволь небольших ролей, вполне мог позволить себе жить безбедно, и ему никогда не приходило в голову, что когда-нибудь он попробует заняться чем-то другим, кроме театра и, может быть, кино.