Дориан Дарроу: Заговор кукол

Перерезанные вены или доза опия? По-женски.

Мне хотелось умереть так, чтобы обо мне вспоминали со светлой грустью и восхищением… я даже стихи написал. С посвящением "Жестокосердной".

— Слушай, — Персиваль, закончив ломать табурет, весьма рьяно принялся за старый комод. Выдрав дверцы, он кинул их на пол, забрался сверху и принялся сосредоточенно месить ногами. Высоко поднимая ноги — брючины ехали вверх, обнажая красные подвязки для носков — он опускал их с раздражением, метя каблуком по расписным фасадам. Фасады хрустели. — Так слушай. Я чего спросить хотел. Лет тебе сколько?

— Двадцать два.

— А… тогда понятно.

Не знаю, что именно понял он, но я понял, что должен исчезнуть. Я написал Ульрику. Был разговор, не самый приятный, но в конечном итоге он согласился с моими доводами. Был план. Подготовка. Исполнение, на мой взгляд, весьма удачное.

И вот я здесь. Точнее там, на Эннисмор-Гарден. Ну и здесь, конечно, тоже.

Все-таки моя разговорчивость ненормальна. Или я просто устал тайну хранить? Тайны утомляют.

Персиваль, соорудив из щепы некое подобие индейской хижины, каковые я видел в Королевской Энциклопедии, теперь старательно обкладывал ее более крупными кусками дерева.

— Знаешь, — сказал он, не поворачиваясь в мою сторону. — Я две вещи не понял. Первая — за каким таким хреном мы этот домишко ломанули…

— Из-за Эмили.

— Эмили, значит. А была Ольга. А теперь Эмили. Понятно.

— Ольга — моя невеста. Бывшая. А Эмили — сестра.

Близнец, отраженный зеркалом судьбы. Мы связаны узами крови и ею же разделены.

Если бы не Эмили, я уехал бы в Америку. В Китай. В Россию или даже Австралию. Да куда угодно, но…

— Но твою сестричку посадили под замок, — Персиваль взял свечу и, послюнявив пальцы, принялся вытягивать фитиль. — Забавно складывается. А теперь вторая вещь, до которой не допер. Вот скажи ты мне, Дориан-как-тебя-там…

— Дарроу.

Персиваль кивнул, подсаживая на хвост фитиля рыжее пламя.

— Скажи, Дориан Дарроу, чем ты так всем не угодил-то?

И меня поразило то, что в вопросе этом не было насмешки. Персиваль смотрел в глаза и ждал. Я могу не отвечать — второй раз он не спросит. И я не могу не ответить, потому что Персиваль имеет право знать, с кем оказался рядом:

— Я — квартерон.

— Глава 21. О квартеронах с точки зрения религии, естественных наук и здравого смысла

Дорри произнес это с таким видом, что Персиваль растерялся, не зная смеяться ему или плакать над чужой дуростью. И ведь по физии видать, что на полном серьезе говорит. Сказал и замолк, глядя виновато. Только губы покусывает, того и гляди насквозь клыком проткнет. Клыки у него острые, даром что вымесок.

А щепа-то сыровата, такая с ходу не займется. Можно, конечно, керосинчику плеснуть, тогда костерок и полыхнет сразу, но и погаснет быстро. Так что лучше по-стариночке. Хрен его знает, сколько еще тут торчать.

— Ты знаешь, кто такие квартероны? — осторожно осведомился Дорри. Видать, совсем уж допекло, если языком чесать неймется.

Ну и пускай себе почешет. Говорит-то он складно, такого и послушать не грех.

Главное, что когда он говорит — тишины не слышно.

— Без понятия, — Персиваль попытался зажечь костер. Затрещало, выплюнуло белесый дымный клуб и погасло.

— Иногда случаются противоестественные связи между людьми и нами…

Еще как случаются. В некоторых веселых домах так и вовсе с завидным постоянством. И не сказать, чтоб совсем уж противоестественные, педики — они похуже будут. Не говоря уже про скотолюбов. Хотя вот сам Перси клыкастенькой бы побрезговал.

Неприятные они.

— Конечно, это нарушение всех законов, и Божьих, и человеческих…

Сказал бы он это Веселому Генри, когда тот за Аннушкой Болейн ухлестывать стал. Ну оно, конечно, Генри — король, и проблемку по-королевски решил, но так не о том же речь.

— …но иногда от связей подобных появляются дети, — Дорри замолчал, обдумывая очередную умную глупость, а когда заговорил, то говорить стал медленно и отчего-то шепотом. Плохо. Где один шепот, там и другой, местечко-то для него подходящее.

Не надо думать. Не надо вспоминать. Авось и обойдется.

— Раньше считалось, что свет и тьма не могут одновременно проявиться в одном теле, и потому верх берет какое-то одно начало. Но недавно мой друг Чарльз прислал крайне любопытную работу… Один монах из Брюнна изучал горох. Очень дотошно изучал. Он хотел понять, как получается, что дитя берет что-то от матери, а что-то от отца. И почему если скрестить желтый горох с зеленым, то будет только зеленый. А если этот зеленый скрестить между собою, то откуда берется желтый? Этот монах говорит о том, что в каждом из нас, в тебе, во мне, во всем живом в этом мире есть некая частица сути этого живого. И когда две частицы смешиваются, они порождают третью. Понимаешь?

Не очень, зато костерок, наконец, ожил. А монахи вечно чего-нибудь понапридумывают. Монахам вообще верить нельзя, врут хуже бабья.