Дориан: имитация

— Ей полагалось умереть… потому что она звалась Ди, — словно вполголоса беседуя с кем-то, произнес Уоттон.

— Совершенно верно, — откликнулся Дориан.

— Все мы — выдумки того или иного рода, Дориан, — снисходительно промолвил Уоттон. — Не думаю, что тебе стоит так уж горевать из-за того, как все обернулось.

— О, я и не горюю.

Он миновал железный турникет, вошел в парк. Вокруг было полно полицейских, однако они стояли, потупив глаза, или направляли скорбящих к вычурной внутренней ограде, отделявшей парк от предместий дворца. Даже с расстояния в сотню ярдов Дориан учуял болезненный аромат тысяч и тысяч цветочных букетов и, подойдя вместе с двумя десятками иных людей поближе, оказался у высоких, украшенных золотыми коронами ворот. Дориан немного постоял у них, наблюдая, как пехотинцы печали набрасывают высокий вал целлофановых свертков, чтобы защититься от взрывов уже летевших на них бомб. Примулы, лилии, розы, гвоздики, нарциссы, тюльпаны, подсолнечники, ирисы, маки, настурции, анютины глазки, наперстянки, орхидеи. То, что все они цвели одновременно, обращало этот поздний август в невозможную фикцию.

— И все-таки, я ощущаю в себе такую пустоту, — прошептал Дориан Уистану, — я ведь и вправду знал ее. Однако Уистан ему не ответил, поскольку и не принадлежал, в сущности говоря, к данному контексту, неизменно оставаясь собакой Бинки Нарборо.

— Ей полагалось умереть… потому что она звалась Ди, — повторил Генри Уоттон, — и знаешь, твой пес это плохо продуманный штрих, — никто не поверил бы, что у тебя может быть собака; ты не из тех, кто нуждается в верности. Ну а что до «Организации Грея», честно, Дориан, твои фантазии насчет деловой хватки, они… право же… попросту смешны.

— Ты… ты выглядишь совсем по-другому, Генри, — произнес Дориан, изумленно вглядываясь в него.

— Правда? Да, ну что же, чему нужда не научит. — В новом своем воплощении Генри Уоттон роста имел примерно пять футов восемь дюймов. Он был в светло-синих джинсах, подвернутых поверх шнурованных сапог «Док Мартен» и ярко-красной харрингтоновской куртке. Совершенно лысый, если не считать полоски рыжего утесника, тянувшейся по загривку его пухлолицей башки.

— Пройдись со мной, — предложил он Дориану, протягивая руку, и оба неторопливо двинулись по парку.

Прошли Широкую аллею, повернули налево, в Цветочную, между формальным парком и зарослями. Теперь, когда они сравнялись ростом, идти с Генри под руку было удобно. На что это похоже, быть мертвым? — спросил Дориан, однако Генри лишь улыбнулся и приложил толстый палец к пухлым губам.

Западную каретную дорожку они просто пересекли и шли теперь по ближней к Серпантину[88] стороне Роттен-Роу[89]. Полагаю, — сказал Генри, крепко беря Дориана за загривок, — о приятной верховой езде в таких обстоятельствах нечего и помышлять.

— Нет-нет, — вот и все, что Дориан смог проблеять в ответ. Идти по сырому песку аллеи было трудно, и если Дориан падал, оступившись или поскользнувшись на горке конского дерьма, Генри помогал ему подняться — заботливой затрещиной по затылку или пинком сапога по ребрам, каковые Дориан находил и болезненными, и пугающими.

Подвигаясь вдоль озера, они направлялись к асимметричной громаде ресторана «Делл». Ни души вокруг — весь парк был в их распоряжении. Мне надо отлить, — сказал Генри, — тут неподалеку есть уборная.

— Она, наверное, заперта, нет? — вцепился в соломинку Дориан.

— И что же с того? — ответил Генри, с резким щелчком выбрасывая лезвие пружинного ножа. Генри взломал с его помощью замок на двери общественного сортира и заволок Дориана вовнутрь.

Стоя, с крепко придавленной к стене щекой, в заполненной мочой сточной канавке, Дориан сообразил, наконец, что Генри в его возвратном преображении стал Рыжиком, что весь их поход от Кенсингтонского дворца был не дружеской прогулкой, а, скорее, насильственным похищением. Впрочем, к этому времени он смирился также и с мыслью о том, что красивый новый галстук, которым Рыжик только что одарил его, черканув ножом, вещица теплая, липкая, влажная — но, увы, вряд ли способная надолго остаться модной.