Дорога

— От чего же тогда умер Николаус Миллер? — спросил Иеронимус, слушавший очень внимательно.

— С ним случился удар, — сказал Фихтеле.

Прислуга Николауса разыскала Бальтазара вечером в воскресный день, в кабаке, пьяного. Повисла у него на рукаве, умоляя идти с ней. Спьяну Бальтазар принял ее за потаскуху и с радостью согласился.

«Только у меня денег сейчас нет. В долг поверишь?» — сказал он, заранее зная, что не заплатит.

Девушка заверила, что денег не нужно. Это еще больше подняло дух подрывника. Она притащила его в дом.

— Так спешила, будто ей черти на пятки наступают, — рассказывал Фихтеле. — Я грешным делом подумал, что девице очень приспичило, и радовался, предвкушая удовольствие. Каково же было мое негодование, когда в постели я обнаружил разбитого ударом старика!

Он помотал головой.

— Я был так пьян, что решил, будто это соперник, и попытался выбросить его из кровати. Только когда он заговорил, я узнал его. Он назвал имя Рехильды. Тогда я начал трезветь.

— Что он сказал? — тихо спросил Мракобес.

— А? — Бальтазар вскинул глаза, встретил внимательный взгляд, покраснел. — Всякие глупости, как любой больной старик. Напомнил мне о том, что я любил его жену. Якобы это чувство делает нас близкими людьми — его и меня. Назвал ваше имя. Тут у меня подкосились ноги. — Бальтазар криво пожал плечами. — Нагнали вы тогда на нас страху… Миллер заметил это, хотя и был очень болен, и предложил мне присесть на его кровать. Я едва не рухнул прямо на него. Он сказал, что умирает. Хотел проститься со мной. Так глупо все вышло, блядь…

— Так ты попрощался с ним? — спросил Иеронимус.

Бальтазар кивнул.

— Я сказал ему: «До свиданья, господин Миллер», — мрачно поведал он.

Фихтеле привез письмо от Лотара Страсбургского, на службе которого нынче состоял. Граф Лотар настоятельно просил Иеронимуса фон Шпейера незамедлительно прибыть в Страсбург.

— «Доверие мое к Вашей опытности, давнее наше знакомство и уверенность в компетентности уважаемого корреспондента…» — Иеронимус оторвался от письма, перевел взгляд на Фихтеле. Тот сидел в кресле напротив, настороженный, точно в любую секунду готов выскочить в окно и дать стрекача.

— Ты, небось, сочинил? — спросил его Иеронимус.

— Я.

Иеронимус бросил письмо в угол.

— А что, собственно, просил передать граф Лотар?

— «Так передай Мракобесу, говнюк: всех недоебанных дур доебать жизни не хватит. Пусть в Страсбург едет. Нужен».

Выпалил единым махом и на Мракобеса посмотрел испуганно — не сердится ли.

Иеронимус только и сказал:

— Завтра выезжаем.

До Страсбурга путь неблизкий, а Иеронимус — скучный попутчик; либо спит в телеге, зарывшись в солому, либо молча смотрит на дорогу. Лошадью правили по очереди то Бальтазар, то Ремедий. Оба вооружены; коме того, в телеге лежала аркебуза.

Часть пути до Клостерле проделали без помех; дважды ночевали в деревнях, под крышей, и трижды — в телеге. Спасибо, ночи в августе еще не слишком холодные.

На шестой день пути Бальтазар Фихтеле резко натянул поводья и сквозь зубы вымолвил:

— Дождались!

Большое дерево простирало тяжелый сук над лесной дорогой. На этом суку болтался повешенный. Когда телега остановилась, босые ноги мертвеца с синими лунками ногтей ткнули Бальтазару прямо в лицо.

Мертвец был богато одет — красный камзол с прорезными рукавами, штаны желтого бархата. На лбу черное пятно — видно, перед тем, как повесить, оглушили дубиной. С убитого сняли только сапоги. Видно, очень понадобились кому-то.

В телеге зашевелился Иеронимус. Высунулся, поглядел.

Ремедий спрыгнул на землю, прикинул так и эдак и полез на дерево, желая перерезать веревку и снять мертвеца. Бальтазар заметно нервничал, подергивал поводья, озирался по сторонам. Он не верил, что разбойники далеко ушли.

— Очень уж похоже на засаду, — сказал он, поймав взгляд Иеронимуса.

— А это и есть засада, — отозвался Иеронимус.

Он тоже выбрался из телеги и успел как раз вовремя — подхватить тело повешенного, чтобы не упало на землю. Ремедий, сидя на ветке верхом, сунул нож обратно в ножны и начал спускаться. Труп уже закоченел. Иеронимус точно полено поддерживал.

Из-за куста вылетела гизарма, пропахала острием мягкую почву, упала у ног Иеронимуса. Тот отступил на шаг, поглядел, шевельнул бровью.

— Вылезайте, ублюдки, — сказал отец инквизитор.

Кусты зашевелились, на дорогу вышли шестеро. Все как на подбор заросли бородой до глаз, облачены в жуткие лохмотья, на шее — тяжелые железные кресты — с могил, что ли, сковырнули? Вооружены причудливо и разнообразно: от катценбальгеров, коротких мечей, любимых ландскнехтами, до алебард. Мародеры мародерами. Только у одного ружье.

Он и выступил вперед, смерил путешественников надменным взором. Заговорил, обращаясь к Иеронимусу, — признал в нем старшего:

— Оставь то, что тебе не принадлежит.

Иеронимус поглядел на разбойника поверх головы трупа.

— Человеку в этом мире не принадлежит ничего.

Разбойник звучно шмыгнул носом.

— Мертвеца брось.

Иеронимус подчинился.