Дорога

Но вернемся к Крандиевской-поэтессе. Творческая близость к своему учителю Бунину отнюдь не помешала ей найти собственную, одной ей присущую интонацию, основанную, впрочем, на самых лучших образцах отечественной поэзии прежних времен: Пушкин, Тютчев, Фет. Думаю, что наибольшее влияние на нее оказал Тютчев: в этом отразился дух того времени, когда она начинала.

Навсегда запомнилось мне одно из ее «тютчевских» стихотворений, посвященное памяти Скрябина:[3]

Начало жизни было — звук.
Спираль во мгле гудела, пела,
Торжественный сужая круг,
Пока ядро не затвердело.

И стала сердцевиной твердь,

Цветущей, грубой плотью звука,
И стала музыка порукой
Того, что мы вернемся в смерть.

(«Начало жизни было — звук…»)

Впрочем, «идеалистичность» этого стихотворения была скорее модой, чем сущностью поэтессы.

Крандиевская всегда была реалистична. Ее мир был веществен. Он был осязаемым, зримым, плотским.

Крандиевская прежде всего видела предмет как таковой, а потом уже осложняла это ви́дение философией и музыкой.

Какая-то птичка вверху, на сосне,
Свистит в ля миноре две тонкие нотки.
Я слушаю долго ее в тишине,
Качаясь у берега в старенькой лодке.

Потом камыши раздвигаю веслом

И дальше плыву по озерным просторам.
На сердце особенно как-то светло
И птичьим согрето оно разговором.

(«Какая-то птичка вверху, на сосне…»)

Почти во всех вещах Крандиевской триада в такой последовательности: сначала зрение, потом слух и, наконец, мысль, идея, в чем она подчас противоречит собственному утверждению, что начало жизни было звук.

Наталия Крандиевская была женой А. Н. Толстого и, как говорится, «ушла в творческие интересы своего мужа, известного писателя, и в семейные заботы, а сама почти перестала писать». Однако она в самой своей сущности всегда оставалась поэтом; мне не хочется назвать ее поэтессой.

А. Н. Толстой не раз говорил, по свидетельству его биографов, как много значило в его творческой жизни общение с Наталией Васильевной. Известно, что она в значительной мере явилась прототипом Кати, одного из главных персонажей известной трилогии, в особенности в ее первой части «Сестры».

«Поздней осенью 1935 года, — пишет биограф, — Алексей Николаевич оставил семью и вскоре переехал в Москву. Наталья Васильевна вместе с сыновьями обосновалась в Ленинграде. Пережитое горе вернуло ей поэтический голос».[4]

Пронзительно горькими словами выражает Крандиевская пережитую ею личную драму. Все ее поэтическое существо восстает против того состояния, в котором в течение многих лет (лучших лет!) пребывала ее душа.

Она осуждена жестоко,
Уединенная любовь,

и дальше:

А мир цветет, как первозданный,
В скрещенье радуги и бурь,
И льет потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь.

С какой поразительной точностью назван современный мир, как «скрещенье радуги и бурь»!

И так мог сказать только поэт.

Житейские бури очистили душу поэта от всего, быть может, и прелестного (радужного!), но слишком мелкого. Крандиевская возмужала как поэт.

Она предчувствовала свой личный кризис уже давно, еще в молодости, когда писала:

Высокомерная молодость,
Я о тебе не жалею!
Полное пены и холода
Сердце беречь для кого?
……………………………
Радуйся, к жертве готовое,
На острие вознесенное,
Зрей и цвети, исступленное
Сердце, и падай, как плод!

(«Высокомерная молодость…»)

Издаваемый сборник стихов «Дорога» разбит поэтессой на циклы: «Ветер», «Свет уединенный», «От лукавого», «Разлука», «Виноградный лист», «На озере Селигер», «В осаде», «Памяти А. Н. Толстого», «Когда виден берег», «Венок сонетов», «Вечерний свет».

Уже по одним этим названиям можно представить всю сложность душевной жизни поэтессы. Кроме всего прочего ей довелось еще пережить страшную блокаду Ленинграда, о которой она написала самые свои, быть может, сильные стихи, где она проявила себя как советская женщина, гражданка и патриотка во всей своей нравственной силе и душевной красоте: