Дорога без привалов

Когда в колхозе появился трактор и орава босоногих ребят осаждала тракториста мольбами прокатить «хоть до овина», Ваня Дубов, с уважением и опаской поглядывая на чумазого механика, подходил к машине, осторожно ощупывал гайки, трубочки, винты, заклепки, вздыхал сожалеюще и про себя твердил: «Эх, ежели бы самому такое сделать… Один, а потом другой, а потом десять. Вот бы председатель обрадовался…»

Ваня подрос и выпросился у отца в город, на завод. Там он стал токарем. И навсегда осталась у него страсть к машинам и деталям, сделанным своей рукой, своим умением и упорством. Труд был для него светлым и умным назначением жизни. Почти праздничным.

А теперь вот что-то мешало ему отдаться работе с душой, чего-то ему не хватало или, наоборот, что-то было лишним.

Дубов стал размышлять над этим и наконец понял, в чем дело. Дело было в войне. Война была не только на фронте, но и в тылу. Тяжелой осязаемой громадой навалилась она на этот старый и большой город на Исети, давила, вползала в каждый уголок и маленькую щель.

Отрезая утром кусок черного хлеба для мужа, жена Дубова с жадной тщательностью подбирала все мельчайшие крошки и, собрав их, вдавливала в сырую податливую мякоть: нужно было дорожить и полуграммом. Возвращаясь с работы, Дубов подбирал около лесного склада обрубки досок и щепки: нечем было топить печь. Жена тащила на рынок неношеное шелковое платье и обменивала его на старое ситцевое, чтобы в придачу взять кусок бязи: нужно было одеваться. Пятнадцатилетние пареньки в цехе работали по двенадцать часов: кто-то должен был заменять ушедших на передовую линию фронта. Над их головами висел намалеванный грубо и броско горячий, суровый лозунг: «Иди на работу, как в бой!» Цех перестал выпускать части для плугов и сеялок, он обрабатывал детали для смертоносных «катюш». Он ничего не делал для созидания, он творил орудия разрушения.

Этот упорный и злой труд, эта жизнь с лишениями и жестокой борьбой — все стало необходимостью, обязанностью, испытанием. Война гремела не только в тяжких или стремительных боях на фронте, она надсадно громыхала и здесь — в упрямом напряжении сил на линии труда.

Вспомнив госпитальные кочевья, Дубов мысленным взором окинул всю страну и по всей стране увидел вот таких же пареньков, такие же плакаты и сумрачные, настороженные корпуса цехов. Он понял свой долг, и суровая решимость наполнила его сердце знакомой солдатской силой.

Теперь во время работы и после нее Дубов ощущал что-то похожее на удовлетворение, какое испытывал в бою, сделав удачную перебежку от одного рубежа к другому. Дубов стал работать с ожесточением. Он похудел, лицо осунулось, а в его глазах появились темные искры, взгляд их стал острым и злым.

Домой он приходил только поспать, да и то не всегда, не каждый день.

Однажды, когда Иван после двенадцатичасовой смены пришел домой и собирался лечь спать, девочка-рассыльная принесла записку от начальника цеха. Начальник просил прийти…

Цех гудел размеренно, однообразно. В конторке у начальника сидели сменный мастер и Федор Черенок. Начальник цеха указал Дубову на стул:

— Садись.

Значит, будет серьезный разговор. Иван присел.

— Ты извини, — сказал начальник, — дело спешное. Вот посмотри, — он протянул Ивану чертежи.

Завод получил срочный заказ. Два часа назад пришла телеграмма от наркома. Сроки были жесткими: требовал фронт.

— Не знаю, как выкрутимся, но выкрутиться нужно, — сказал начальник цеха и обвел всех тяжелым, напряженным взглядом. Иван вспомнил взгляд командира роты в тот день.

Задача была действительно трудная. Для обработки новых деталей необходимы были токари высшей квалификации, а сегодня днем, как назло, из цеха ушли в армию два лучших рабочих. Правда, отдел кадров обещал прислать замену, но лишь дня через два-три. Ждать? Нельзя. Законы войны неумолимы, и неразрывной цепью связан фронт с тылом, и каждое звено в цепи важно. Завод не даст продукцию — будут стоять пустыми вагоны, снятые с перевозки хлеба, — фронт не получит оружие. Враг будет наседать, неумолимый и злобный, — боец протянет руку за гранатой и не найдет ее; танкист, тоскуя и проклиная начальство, станет в пехотный строй; артиллерист, выпустив последний снаряд, грудью падет на землю, под хлынувшую лавину вражеских машин…

Дубов встал:

— Разрешите мне… Возьмусь.

Начальник цеха внимательно посмотрел на Дубова и неожиданно нахмурился. А Дубов посмотрел на начальника и подумал о недоспанных часах, вспомнил холодную свою комнату, скорбное лицо жены, вспомнил, что обещал ей завтра с утра пойти за дровами, — вдруг почувствовал, как тяжелы его веки и как ноет уставшая, надсаженная спина. А начальник цеха смотрел внимательно и сурово, и, шевельнув плечами, Иван сказал:

— Сделаю, — и добавил запросто: — Да вы не сомневайтесь.

Начальник встал и пожал ему руку.

— Признаться, Дубов, мы так и думали.

Федор Черенок вскочил и замахал руками:

— Я же говорил, говорил! Он этот вопрос сразу и принципиально понял…