Дорога без привалов

Как ты злился, когда среди деталей, приготовленных для сборки, оказывался брак! Но больше всего раздражали задержки в их доставке. Ты шел к мастеру, шел к начальнику цеха, к парторгу:

— Не видите разве, товарищи? На себе детали подтаскиваем. Мне, конечно, не трудно. Силенка есть. Только это не дело. Если бы мы на войне из окопов за патронами в тыл бегали, где бы она была, победа наша?

Так ты сам сравнил сегодняшний свой день со вчерашней солдатской страдой.

Ярко горели огни электросварки. Громыхал кран. Гулко бил по металлу твой молот. Послушно гнулось толстое железо. Удар — шаг вперед, еще удар — еще шаг. В атаке равнение на передних. Идущему впереди — слава!

К первому марта этого года ты закончил свою пятилетку. Еще два месяца — полгода следующей.

Ветер бьет в лицо, привольный мирный ветер. Села… Города… Заводы… Не твоим ли трудом поднимаются они из пепелищ?

Ты сегодня — снова солдат. Солдат пятилетки. Твой вчерашний ратный и сегодняшний мирный труд — единое священное дело. Спасенная тобой земля тобою и возродится. Вчерашний подвиг зовет к новым — на фронте коммунистического труда. Слава твоя зовет тебя.

Послушай: над страной не она ли шумит — пулями иссеченная, ветрами исхлестанная, слезами омытая солдатская добрая слава? В нежном шелесте колосьев на Дону, в мощном гуле Запорожстали, в рокоте Днепрогэса, в перезвоне пил и топоров на колхозных стройках Смоленщины, в торжественных гудках паровозов Ворошиловграда — ты слышишь, товарищ Гурьев, старший сержант запаса? — шумит, шумит над страной, наливается спелым колосом честная твоя, заслуженная слава советского солдата! Вольный ветер несет ее над миром, алыми полотнищами разбросал над Будапештом, дальше понес…

Так живет, будоража мир, слава русского советского солдата, воли его нерушимой, труда его сегодняшнего — доблестная гордая слава.

… Этот беглый очерк о вернувшемся с войны солдате был опубликован в газете «Уральский рабочий» 9 мая 1948 года, в третью годовщину нашей Победы над фашизмом. И с газетной фотографии смотрел на читателя бравый, грудь в орденах, 26-летний слесарь Александр Гурьев.

Шел сорок восьмой. Всего несколько месяцев назад отменили карточную систему. Лишь совсем недавно хилые военные рубли сменили на новые. Еще многие из нас донашивали солдатские кирзачи и гимнастерки. Еще мыкались по толкучкам обезумевшие от войны и водки инвалиды на культях. Еще было голодновато, и все горожане по-прежнему садили картошку, и, когда с лопатами и тяпками ехали за город, глазам открывалась не панорама новостроек, как теперь, а нагромождение приземистых и грязных, с подтеками и трещинами на стенах, осевших в землю бараков. Это у нас, на Урале. А там, на западе страны, где прошли орды оккупантов, было, понятно, во сто крат хуже. Там царила еще разруха, и на пепелищах жизнь надо было строить заново.

Вот тогда я и рассказал в газетном очерке об одном из сынов Отечества. В нем, в Александре Гурьеве, думалось мне, отразилась судьба миллионов. Молодой парень жил жизнью Родины. Пришла война — он воевал достойно. Наступили мир и созидание — он отдал себя ударному труду. Шла первая послевоенная пятилетка…

И вот я снова встретился с ним почти через двадцать семь лет.

Впрочем, не сразу, не сразу произошла встреча. Вначале я написал в Свердловск на этот завод своему другу: все ли еще работает у вас такой-то? Работает, ответил друг… Приехав на завод, я прежде всего пошел к секретарю парткома: все-таки Гурьев — коммунист с тридцатилетним стажем. Потом разговаривал в отделе кадров, потом с начальником цеха, с его заместителем, со сменным мастером, с рабочими.

Мнение их — в общем-то людей совсем разных — было единым.

… Александра Ивановича я узнал сразу. Все такой же высокий, крупнотелый, чуть-чуть погрузнел. То же простое русацкое лицо, только уже не назовешь его свежим, и, конечно, морщинки. Что поделаешь, уже не двадцать шесть — за пятьдесят. Нас, таких, молодежь стариками считает.

Как же складывалась ваша жизнь, дорогой Александр Иванович?

Он по-прежнему не очень-то разговорчив. Молчание ценит больше слов. И по-прежнему любит «нукать».

— Все хорошо у вас?

— Ну.

— Слышал, давление высокое, гипертония?

— Ну.

До 1957-го он работал слесарем-сборщиком. Бригадирствовал. Потом назначили сменным мастером, а с 1966-го он старший мастер, начальник участка сборки в механосборочном цехе.

Известно, что в машиностроительном производстве сборка — дело не только весьма ответственное, но и хлопотное весьма. Часто заедает неритмичность, а сами сборщики в этом неповинны: авралы создают те, кто готовит детали. Обстоятельство это, естественно, нервирует, рабочим оно не по нраву.

— Тут главное — найти с ребятами общий язык, — говорил мне Владимир Константинович Винокуров, начальник цеха. — Успех дела, скажу я вам, зависит от Гурьева как от личности, — он приналег на последнее слово, — от его характера и опыта, от умения ладить с людьми.