Дорога без привалов

Могутно и стремительно развертывалось по стране строительство. Всем был нужен лес — извечный, дарованный природой материал для человеческого созидания. Его рубили миллионами кубометров и гнали, гнали, гнали по рекам.

Сплавная работа — лихая и опасная. А самая отчаянная — на разборке заторов.

Плывет по реке россыпь бревен, «моль». Покачиваются бревна на волнах, бестолково кружатся на водоворотах, ударяют друг о друга и плывут, все плывут по течению. Но вот зацепится одно за какую-нибудь корягу, будь она неладна, к нему лепится другое, третье, пятое — глядишь, сплотились, перегородили реку. Рвется ставшая бешеной вода, слепо лезут бревна друг на друга, громоздятся, кажется, ничем не прошибешь. Затор!

Иван работал в бригаде заторщиков.

По шатким оскальзывающимся бревнам, с баграми в руках, они пробирались к «чутким» местам, «выбрав» которые, можно было дать свободный ход всей массе древесины. Тут глаз должен держать на прицеле каждое бревнышко в отдельности и весь затор в целом. Тут все мышцы, до последнего волоконца, в напряжении. Надо и равновесие сохранять, и метко вонзить багор в единственно нужное бревно, и сильно потянуть его, и быть готовым, что или сам рухнешь вниз, или на тебя обрушится беспощадная, все сминающая громада. Смекалка, знания, интуиция, отвага, ловкость — все в одном клубке.

Работа нравилась Ивану и не нравилась. Что дело опасное, это ничего, зато деньги хорошие платят. И приятно свою сметливость и удаль показать, почувствовать себя сильным и умелым, потрудиться в полную отдачу, до дрожи в коленях. Только очень уж суматошная какая-то работа. То не знаешь покоя и отдыха, то нелепо бездельничаешь, слоняясь по берегу или сидя у артельного костра. Разве это занятие для солидного человека? И вообще, сколько можно мыкаться по свету? Мотаешься туда-сюда, вроде пристанища нету. Одно слово — сезонник. Видно, путь твой идет пока по тем тропкам-дорожкам, что вьются возле столбового тракта, петляют сторонкой, лишь иногда выбегая на главную дорогу. Конечно, работа — везде работа, всякий труд нужен, только пора определяться к такому, чтобы на всю жизнь…

Отработав на сплаве, он опять вернулся в деревню. Теперь его уже звали Иваном Андреевичем и шапку ломали как перед заправским мужиком, поступь у него сделалась широкая и уверенная. Но Иван Андреевич, приметили все, чем-то был недоволен, на расспросы отвечал неохотно и скупо. Зато с молодой своей женой Анной Алексеевной вел он длинные душевные разговоры.

В беседах этих зрело-вызревало то решение, которое должно было определить и смысл, и назначение жизни уже не крестьянина, еще не рабочего Ивана Андреевича Макарова.

Главная дорога

Все это — работа на строительстве МТС, потом в Билимбае и на сплаве — как бы прелюдия, вступление в биографию Ивана Андреевича. Главное началось позднее.

На просьбу дать жизнеописание он с полным резоном мог бы отослать любопытного к истории Ново-Тагильского металлургического завода. Однажды у нас с Иваном Андреевичем почти так и получилось. Из заветного семейного архива достал он длиннющую газетную вырезку — хронологический перечень важнейших строительных работ по сооружению этого предприятия-гиганта. Я читал перечень строку за строкой, а Макаров с притаенной горделивой усмешечкой кивал и комментировал:

— Строил… Тоже строил… Воздвигал… А как же!

Так дошли мы до последней строки, назвали все значительные объекты Ново-Тагильского металлургического, и всюду, оказалось, был труд Макарова…

Он приехал сюда со своей Анной Алексеевной в декабре 1932 года. Приземистые домишки равнодушно смотрели на прохожих мутными подмороженными окнами. Тоненько и звонко поскрипывал под ногами снег. Фанерные баулы с добром казались легкими.

В конторе седьмого района было людно, пахло махоркой и овчинами. Человек уже бывалый, Иван Андреевич быстро оформил нужные документы.

Стройка только начиналась. Сооружался завод шамотных огнеупоров, первенец будущего металлургического комплекса.

На жительство Макаровых определили в барак, именуемый общежитием. Сплошь уставленный нарами, он вмещал двести человек. Двести имен, двести тел, двести разных характеров и судеб в одной громадной комнате.

Приглушенно гудел, кашлял, ворочался барак. Кто-то спорил о нормах и честил десятника. Шлепали карты о дощатый стол. У широких горячих плит, под развешанной для сушки одежиной, судачили и ругались бабы над горшками с варевом. Было тесно и душно. Не было у этого скопища людей ничего, что позднее стало таким обычным, прочно обязательным, — радио, кино, театра, клуба, библиотеки. Лишь в дальнем углу вздыхала о чем-то неясно-хорошем горемычная двухрядка, да за столом рядом с картежниками бригадир бетонщиков объяснял любопытствующим разницу между двумя основными фазами коммунизма.

На неприглядность эту можно было смотреть по-разному. Одним виделись лишь неустроенность и бедность. Другие, как вот этот рабочий-бригадир, глядели на все по-иному: сквозь неурядицы и хаос виделся им завтрашний светлый день.