Дорога без привалов

Один из естественных и излюбленных приемов автора — описание вынужденных скитаний персонажей. Прием этот помогает ему охватить зорким и пристрастным взглядом самые различные уголки «Исетской провинции», заглянуть в нищенскую лачугу углежога и в царские палаты, в келью скитника и в забой рудокопа, побывать на крестьянском дворе и у огнедыщащей домны, описать встречи с самыми разными людьми. Уверенно и ярко рисует он быт и труд горнозаводских рабочих, их постылую жизнь под ненавистным гнетом хозяев-крепостников. Вместе с тем его перо воссоздает целую галерею индивидуальных портретов исторических лиц.

К. В. Боголюбов влюблен в Урал. Любовь его активна, она оплодотворена превосходным знанием края, особенностей и обычаев его населения. Ему понятна и близка разноликая природа Урала, близок и дорог язык народа. На страницах его книг — россыпь фольклорных жемчужин: песни, пословицы, поговорки, прибаутки; речь персонажей афористична и образна…

Я говорю подробно лишь об исторических произведениях писателя, ибо в его художественном творчестве они, конечно, главное. В их создании — основная заслуга автора, поднявшего глыбистый пласт уральской истории конца XVIII — начала XIX века, посвятившего свои художнические изыскания зарождению на Урале революционного рабочего движения. Это главное завоевание писателя, его вклад в нашу литературу.

4

Он входит в небольшую комнату родного отделения Союза писателей всегда застенчиво, кажется, даже робко — высокий, чуть сутулый, стриженный под машинку. Говорит негромко, хотя, когда надо, в голосе его может звучать и твердость. Старается быть незаметным, садится куда-нибудь в уголок и слушает спокойно и внимательно. Сколько я его знаю, он всегда держался с этой подчеркнутой скромностью и всегда умел внимательно слушать.

Постоянно спокойствие и «незаметность» — лишь привычная одежка натуры отзывчивой и деятельной. Семь десятков лет — а он по-прежнему то хлопочет над составлением очередного сборника, то роется в архиве, то спешит на заседание ученого совета литературного музея или выступает с лекцией, — масса общественных нагрузок, дела, дела, дела. Это человек великой трудоспособности. Впрочем, без этого качества не может быть писателя, а ведь писательство — его профессия и его, коммуниста, главная «общественная нагрузка». Новые замыслы, новые книги зовут его. Поход без привалов продолжается.

Как-то в дружеском неторопком разговоре Константин Васильевич сказал:

— Хочется прожить так, чтобы остался не след на воде, а полоса на борозде.

Что ж, он пропахал свою борозду на ниве нашей литературы, надежно пропахал, не испортил.

1967 г.

ЗРЕЛОСТЬ

Разговор этот я услышал в самолете. Наш «ТУ» уже забрался в заоблачную высь, курильщики задымили папиросами, зашелестели страницы газет и журналов. Мой сосед справа, пухлый седовласый мужчина, достал из объемистого кожаного портфеля книгу и доверительно сообщил:

— Люблю почитать в самолете. В гостинице начал — не читалось. А книга, кажется, интересная.

Сосед слева, перегнувшись, взглянул на обложку:

— Хазанович? Наш автор-то, уральский.

— Уральский? — с недоверием переспросил пухлый мужчина. — По-моему, москвич. Что-то такое я слышал по радио. Да вот и гриф московского издательства.

— Совсем недавно, — обернулась девушка, сидевшая впереди, — я видела фильм — автор сценария Хазанович.

— Ну, тогда определенно москвич, — удовлетворенно констатировал сосед справа, сдвинув очки со лба на переносье и углубился в книгу.

Я не вмешивался в разговор. В конце концов главное вовсе не в том, где прописан мой товарищ — в Свердловске или в Москве. Куда важнее, что читают его всюду и что вот эта милая девушка, не в пример некоторым, запомнила фамилии не только актеров, но и сценариста, автора понравившегося ей фильма.

Про себя я еще с улыбкой отметил совпадение: за день или за два до моего отъезда Хазанович читал мне свой рассказ «Маша», который начинается тоже с разговора в самолете, таком же вот красавце «ТУ». Глуховатым баритоном, чуть прихмуривая темные крутые брови, Юрий Яковлевич внешне спокойно, размеренно читал страницу за страницей, и только быстрый настороженный взгляд, который время от времени он бросал на слушателя, выдавал естественное волнение творца.

Для любого пишущего волнующи и важны впечатления первого слушателя, его похвалы и критические замечания. Любой литератор не может не задуматься над ними и часто затем вносит в рукопись какие-то поправки. Но редко можно встретить писателя, который к своему тексту относился бы так же требовательно, как Хазанович. Это не значит, что замечания он принимал легко. Отнюдь! Он никогда не стеснялся возразить и мог даже едко высмеять незадачливого критика. (Что греха таить, писателям подчас приходится выслушивать нечто скоропалительное, поверхностное и вовсе не полезное.)