Дорога без возврата

— Да, да, чиста аки ангел, — священник усмехнулся краешком рта. — Сын мой. Я понимаю твою молодость и страсть, особенно когда красивая девушка одаривает вниманием. Но не зря искуситель совратил Адама через Еву, а первым из грехов, совершённым Евой, стала именно гордыня. Урсюль давно поняла, как на неё смотрят мужчины, и упивалась этим. Именно она подзуживала отца, чтобы тот выбирал ей жениха получше — ведь после венчания, если она и дальше продолжит распалять похоть мужчин, муж подобного не потерпит. И как заведено испокон веков вразумит палкой. А пока Урсюль в девках, то может позволить себе многое. Что, не так? Али не тебе она шептала после службы на Вознесение Господне? А перед этим…

— Не надо! Хватит! Не надо!

— Не надо, — покачал головой старик. — Она своё наказание уже получила. Отныне не покинет Урсюль стен аббатства Шампвер.

— Но почему… почему… — еле слышно прошептал парень.

— А потому что мир погряз в грехе. Тщеславие обуяло старосту вашего и остальных, поэтому и купили они Хартию. Забыли, что исстари заведён порядок: молится пастырь, хранит покой воин, а крестьянин должен обрабатывать землю и не помышлять об ином. Решили уподобиться графу, что платит лишь королевскую талью. Шевалье де Крона за это на них здорово взъярился. Пошлины и поднял — что на соль, что на мельницу, что на остальное. Земли-то вокруг его. А денег на Хартию в рост у ломбардцев брали. Чтобы долг отдать, Урсюль аббатисе и продали.

— Ей-то зачем?..

— Затем, что она впала в смертный грех Сребролюбия. Среди пастырей Церкви нашей Святой, попадаются и те, кто забыл наставления Отцов Её. Заповедано Ими, что с только венчаной женщиной возлежать имеет право пастырь, и только на малом приходе стоящий. А тем, кто власти от лона Святой Церкви достигает, заповедано от мирских соблазнов отстраняться. Но епископ наш погряз в грехах Сладострастия и Чревоугодия. Поэтому склоняет к блуду не только мирянок, но и монахинь. Твою Урсюль подарят ему во время следующего приезда, а за это епископ поможет отписать аббатству Шампвер какую-нибудь деревеньку или право на новую пошлину.

— Тогда…

— Побежишь в монастырь? Чтобы тебя поймали и отдали за святотатство чёрным братьям Святого Доминика? А деревню… не спалят, конечно, но виру наложит такую, что хоть поголовно в сервы продавайся. Ладно, посидели — хватит. Пойдём-ка ко мне.

Старик с кряхтением встал и двинулся дальше, Жиль поплёлся за ним. В доме священника их ждали: молодой помощник отец Фабий уже растопил очаг, а завидев настоятеля и его гостя, поставил на стол горячей каши. И Жиль, хоть ему и не лез кусок в горло, вынужден был давиться, но есть до последней ложки. Иначе нанесёт хозяевам обиду. От обильной еды после того как во рту ничего не было с самого утра, да ещё и испереживался, тянуло в сон, поэтому до дома парень добрался в осоловелом состоянии. Несмотря на ворчание матери тут же лёг спать — последняя мысль перед тем, как веки окончательно сомкнулись, была: «Завтра проститься с отцом Аббоном и выручать Урсюль».

Утро всё изменило. Жиль встал ещё затемно, быстро собрал котомку и вскоре был возле церкви… Там его встретил плачущий отец Фабий: ночью у настоятеля опять случился приступ грудной жабы, но в темноте отец Аббон плеснул себе в кружку слишком много успокаивающего отвара и лекарство стало ядом. Жиль замер, словно его ударили обухом по голове. Как такое может быть? Ведь ещё только вчера старик ворчал и наставлял, а сегодня… О немедленном побеге из дома теперь не могло быть и речи, да и не справится совсем недавно назначенный отец Фабий с похоронами один. А Жиль в последний год не раз исполнял в церкви обязанности помощника-мирянина.

Дни до похорон пролетели будто в тумане. Пришёл в себя Жиль лишь когда над могилой отзвучали последние слова заупокойной молитвы, и была насыпана последняя лопата земли. Но уйти домой отец Фабий не дал, попросил остаться. А когда церковное кладбище покинули последние из селян, позвал в дом, где достал из сундука несколько книг и небольшой листок пергамента.

«Здравствуй ещё раз, Жиль, мой ученик и духовный сын. Последние месяцы чувствую я, что призовёт меня вскоре Господь, держать ответ пред престолом его. И если читаешь ты строки эти, так оно и случилось. Не все земные дела успел я завершить, поэтому оставляю их тебе. Многие годы трудился я над летописью путешествия вместе с графом Раймундом из Тулузы в земли сарацинов. Тебе же завещаю немедля отправляться в город Лютецию, где найти в Университете Сорбонна профессора права и богословия Гильома де Шампо. Дабы передать ему труды мои».

Едва дочитав, парень уронил листок на пол. Как? Ведь ему надо спешить в Шампвер, пока Урсюль не приняла постриг. Но нарушить волю отца Аббона, особенно посмертную — это страшный грех! Жиль застыл, руки и ноги отказывали повиноваться, словно превратились в неподъёмные дубовые колоды. И словно со стороны он услышал свой голос:

— Я повинуюсь воле моего наставника и отца духовного. Где рукописи, которые я должен передать профессору Гильому?