Дорога без возврата (сборник)

– Зачем ты прибыл сюда, Моргольт из Ольстера?

Что ответить? Я не хотел, чтобы черный провал в памяти выдал меня. Какой смысл рассказывать о бесконечном мрачном коридоре? Приходилось прибегнуть к рыцарскому обычаю, повсеместно принятому и считавшемуся нормой. Я встал.

– Я здесь в твоем распоряжении, госпожа Изольда, – сказал я, чопорно поклонившись. Такой поклон я подглядел у Кэя в Камелоте, он всегда казался мне элегантным и достойным подражания. – Я прибыл, чтобы выполнять любой твой приказ. Распоряжайся моей жизнью, госпожа Изольда.

– Боюсь, – сказала она тихо, – уже слишком поздно.

Я видел слезу, тоненькую, блестящую струйку, сбегающую от уголка ее глаза, приостанавливающуюся во впадинке у крылышка носа.

Едва уловимо пахло яблоками.

К ужину Изольда не вышла. Мы, я и Бранвен, ужинали одни, если не считать капеллана с блестящей тонзурой. Впрочем, он нам не мешал. Пробормотав краткую молитву и осенив стол крестом, он занялся поглощением того, что было подано. Я вскоре вообще перестал его замечать. Словно б он был тут постоянно. Всегда.

– Бранвен?

– Да, Моргольт?

– Откуда ты меня знаешь?

– Помню по Ирландии, по двору Диармуйда. Хорошо помню. Вряд ли помнишь меня ты. Не думаю. Тогда ты не обращал на меня внимания, хотя, сегодня я уже могу признаться, я всячески старалась сделать так, чтобы ты меня заметил. Это понятно. Там, где блещет Изольда, других не замечают.

– Нет, Бранвен. Я тебя помню. А сегодня не узнал, потому что…

– Почему?

– Тогда, в Таре… ты всегда улыбалась.

Молчание.

– Бранвен…

– Да, Моргольт?

– Как с Тристаном?

– Скверно. Рана гноится, не хочет заживать. Начинается гангрена. Это страшно.

– А он…

– Пока верит – живет. А он верит.

– Во что?

– В нее.

Молчание.

– Бранвен…

– Да, Моргольт?

– А Изольда Златокудрая… Королева… действительно приплывет сюда из Тинтагеля?

– Не знаю. Но он верит.

Молчание.

– Моргольт…

– Да, Бранвен?

– Я сказала Тристану, что ты здесь. Он хочет тебя увидеть. Завтра.

– Хорошо.

Молчание.

– Моргольт…

– Да, Бранвен?

– Тогда, на дюнах…

– Это ничего не значило.

– Значило. Пожалуйста, постарайся понять. Я не хотела, не могла допустить, чтобы ты погиб. Не могла допустить, чтобы стрела из самострела, дурной кусок деревяшки и железа, перехерил… Я не могла этого допустить. Любой ценой, даже ценой твоего презрения. А там… в дюнах… Цена, которую они требовали, показалась мне не слишком высокой. Видишь ли, Моргольт…

– Бранвен… Пожалуйста, хватит. Достаточно.

– Мне уже доводилось платить собой.

– Бранвен. Ни слова больше. Прошу тебя.

Она коснулась моей руки, и ее прикосновение, хотите верьте, хотите нет, было словно красный шар солнца, восходящего после долгой и холодной ночи, словно аромат яблок, словно напор мчащегося в атаку коня. Она заглянула мне в глаза, и ее взгляд был словно шелест тронутых ветром флажков, словно музыка, словно прикосновение мягкого меха к щекам. Бранвен, хохотушка Бранвен из Тары. Серьезная, спокойная и печальная Бранвен из Корнуолла, со знающими все глазами. А может, в вине, которое мы пили, было что-то такое? Как в том, которое Тристан и Златокудрая выпили на море?

– Бранвен…

– Да?

– Нет, ничего. Просто я хотел услышать звук твоего имени.

Молчание.

Шум моря, монотонный и глухой, в нем шепотки, настойчивые, повторяющиеся, нестерпимо упорные.

Молчание.

– Моргольт…

– Тристан…

А он изменился. Тогда, в Ата-Клиат, это был мальчишка, веселый паренек с глазами мечтателя, всегда и неизменно с одной и той же милой улыбочкой, вызывавшей у девушек и дам спазмы внизу живота. Всегда эта улыбка, даже когда мы рубились мечами в Дун-Лаогайре. А теперь… Теперь лицо было серое, исхудавшее, сморщенное, изборожденное поблескивающими струйками пота. Запавшие от мучений глаза обведены черным.

И от него несло. Несло болезнью. Смертью. Страхом.

– Ты жив, ирландец?

– Я жив, Тристан.

– Когда тебя уносили с поля, говорили, что ты мертв. У тебя…

– У меня была разрублена голова и мозги наружу, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало естественно и равнодушно.

– Чудеса. Кто-то молился за тебя, Моргольт.

– Скорее всего – нет, – пожал я плечами.

– Предначертания судьбы неисповедимы, – наморщил он лоб. – Ты и Бранвен… Живы оба… А я… В дурной схватке… получил копьем в пах, острие вышло навылет, и древко сломалось. Не иначе, что-то отщепилось от него, поэтому рана так печет. Кара Божья. Кара за все мои прегрешения. За тебя, за Бранвен. А главное… за Изольду…