Дорога через горы

Сколько у тебя мертвых, как много умерло в тебе вместе с ними. Почему ты сам еще жив? Что охраняет тебя? Сколько смертей витало над тобой, рядом, совсем рядом. Под Эбро, марокканская конница. Потом горы. Юрко Великий! Прощайте, стихи, прощай, Украина! Никогда, никогда, никогда... Ничто и никогда уже не воскреснет, только в тебе осталось что-то. И вот Санчес. Ты теперь как без рук. А все твои бойцы, твой маленький отряд остался без сердца. Гигант Антонио. Безотказный, чуткий, добрый Антонио. Прощайте, братья!

Мексиканец Диего, раненый, ждет своего друга Фернандо. Дома у них невесты, они с детства вместе, всегда и везде, в боях тоже всегда были рядом. Теперь порознь. Навсегда.

Как возвращаться в лагерь, как возвращаться в жизнь, как идти дальше?

— Ты что, Омбре? — это голос Пако. И ты понимаешь, что плачешь.

А потом вы возвращаетесь, идете в лагерь, где беда станет еще больше, еще осязаемее и где ты обязан снова быть Омбре, как обычно. Кому какое дело? Ведь ты для них, ты принадлежишь не себе, а им — всегда, сейчас, завтра, — ты принадлежишь тем, кто нуждается в тебе. Что это значит — принадлежать людям? А где же ты сам?

— Ты что, Омбре? — говорит Пако.

А что ты, в самом деле? Через несколько дней тебе исполнится двадцать лет.

VI

— Вот здесь, — сказала она, — нужно укрепить шторы на этих колышках, а потом проволоку... Нет, сперва проволоку, а уж потом шторы. Вот здесь...

Окно было большое и высокое. У пани Барбары Шмидлевой красивое жилище. Домик она унаследовала от родителей, сама обосновалась в одной половине, а другую сдавала. Жили там молчаливые, невыразительные люди. Андрий никогда не замечал их. Молчаливые дети, молчаливые родители. Для другой половины была выделена и часть двора, сделан ход с противоположной стороны. Получился почти отдельный дом. Пани Шмидлева роскошествовала одна в трех комнатах, увешанных коврами, вышивками, затейливыми кружевами. Она вышивала, занималась и вязанием. С тех пор как ее мужа перевели в Варшаву, частенько наведывалась в семью Школ. Подружилась с мамой, носила ей вязанье, учила этой премудрости. Скучала пани Шмидлева, это было очень заметно. Мама относилась к ней внимательно и благодарно. Но в меру. Не набивалась в приятельницы — о чем можно было говорить с Барбарой?

Однако пани Шмидлева приходила. Приходила часто, не забыв сказать маме очередной комплимент. Она была, наверное, в том же возрасте, что и мама. Может, немного моложе. Вообще Андрию долго казалось, что все взрослые женщины одного возраста. Все мамы, тети, пани... Они казались какой-то странноватой компанией. Эти люди постарели, отцвели, жизнь была уже не для них, они в ней просто ничего не смыслили.

Как-то мамы не оказалось дома, и пани Шмидлева ждала ее, разговаривая с отцом. Жаловалась, как скучно без мужа. Ведь муж и дом — это для женщины все, основа ее существования. Особенно такой муж, как пан Адриан Школа! У него такие глаза, такая внешность! О, как она завидует жене пана. Хотела бы побеседовать с паном всерьез, да где там! Всегда пану некогда, не замечает соседки. Зашел бы как-нибудь...

Андрий слышал не все, только обрывки таких разговоров. Но что-то беспокоило его, что-то непривычное в пани Шмидлевой, в ее взгляде, в ее движениях вызывало у него волнение. Он избегал встреч, краснел в ее присутствии, но любил смотреть на нее издали. На стройную фигуру, на длинные белокурые волосы, а как красиво качала она головой, говоря: ох, как скучно! Муж ее был военным. Уже год в Варшаве. Неизвестно, как дальше, как быть с домом. С жильем в столице трудно. Все это пани Шмидлева рассказывала у них дома.

Со временем Андрий привык к ней, уже не стеснялся разговаривать и даже бросать реплики. Он очень вырос за последний год. Еще два года, и с гимназией покончено. Много читал. Отец теперь часто разговаривал с ним. О политике, о литературе. Пани Шмидлева как-то посмотрела на него с немалым удивлением, когда Андрий высказал свое мнение о Сенкевиче. Довольно категорическое, но и обдуманное: Сенкевич часто необъективен. Ого, сказала она, какой у вас мудрый мужчина растет в доме. Казалось, она впервые увидела его. И он вдруг покраснел под ее взглядом. Пани Шмидлева смотрела внимательно и оценивающе, как-то необычно. Она словно видела что-то, чего не видел он, да и все остальные.

Однажды он лег соснуть днем. Как раз заканчивались экзамены в гимназии. Пришел домой, никого не было. Он перекусил и устроился на софе. Так и уснул. Раздался стук в дверь, и Андрий, сонный, пошел открывать. Растерялся, увидев пани Шмидлеву. Еще бы, голый по пояс, в коротких штанишках, которые носил теперь только дома. Пани Шмидлева смотрела на него, улыбаясь. Можно? Конечно. Но никого нет. С мамой мы условились на четыре, это уже скоро. Я, пожалуй, подожду, если позволишь, мой молодой пан!

Ему было приятно, что к нему обращаются как к взрослому. Но почему-то пришла неловкость. Не одет все-таки...

— Прошу садиться. Я пойду оденусь, а то, простите, встретил пани в таком виде...