Дорога через ночь

Служба в полевой разведке научила меня осторожно подбираться к противнику, наваливаться на солдат или офицеров, скручивать, зажав рот, и доставлять в свои окопы. Вылазки эти совершались обычно ночью, двигаться и действовать приходилось ощупью, как с завязанными глазами. А днем мы трое, думалось мне, справимся даже с замыкающими охранниками. Правда, у тех, кто возьмет хвост конвоя, мало шансов выйти из схватки невредимыми. Но шансы все-таки были, и я надеялся воспользоваться ими. Кроме того, я боялся за Василия: слов нет, он хитер и ловок, но физически для такого дела слаб.

- Ты не имеешь права рисковать собой, - сказал я ему.

Самарцев вскинул на меня глаза.

- Это почему же?

- Потому, что без тебя нам не обойтись после.

Схваткой с конвоем побег только начинался. Ее удачный исход мог лишь открыть путь на волю. Долгий и трудный этот путь вел через большую, враждебную страну, и беглецов всюду подстерегали опасности. Самарцев знал это. Бежав из лагеря военнопленных под Гамбургом, он прошел всю Германию, Польшу и в Белоруссии попал в руки немецкой полевой полиции потому, что не бросил заболевших спутников-беглецов. Потеряв Василия в схватке, мы лишились бы надежного, умного проводника и вожака.

- Ты напрасно отправляешь меня на тот свет, - с усмешкой заметил он, поняв мои опасения. - Устругов твой крепок и силен, только в таком деле сила не главное. Тут нужна прежде всего ловкость. Смелая и осторожная ловкость.

И заключил категорично, почти резко:

- Ты будешь с ним в центре колонны.

Жариков опять молча наклонил голову: одобрял Самарцева. Потом повернулся к нему.

- Где начнем?

Тот вперил взгляд в мутную даль, где на фоне темной гряды леса едва различимо обозначились фермы большого моста.

- Думаю, на мосту.

- Правильно, - одобрил капитан.

- Верно, лучшего места не найти, - согласился я, когда Василий вопросительно посмотрел на меня. Я и сам подумал о мосте, как только колонна повернула на дорогу, по которой нас доставили в лагерь. Конвоиры, и тогда державшиеся по обочинам дороги, на мосту пошли вплотную с заключенными. Это запомнилось мне особенно хорошо, потому что там у Георгия появилось вдруг желание схватить ближайшего эсэсовца и броситься с ним вниз, в воду. Я отговорил его. Однако после этого часто думал, что группа смелых и действующих заодно людей может избавиться на мосту от конвоя и вырваться на волю. Я пытался склонить к этой мысли моих товарищей. Те посмеивались: идея хороша, только для ее осуществления кое-чего не хватает. Во-первых, нужно оказаться на том мосту. Во-вторых, в такой момент, когда конвоиры соизволят пойти рядом... Помечтать об этом, конечно, можно, но серьезно рассчитывать...

А теперь было ясно, что нам не миновать моста. Оставалось только ждать, пойдут ли охранники вместе с заключенными. Если пойдут - нам повезло! У нас в руках железные лопаты, и на мосту, в тесноте они могут свести преимущества эсэсовских автоматов почти к нулю. Схватка будет скорее рукопашной, а в ней перевес всегда на стороне неожиданности и большего числа. Да, такая возможность действительно не могла повториться.

Возвращаясь на свое место, я бросал быстрые взгляды на соседей. Выискивал товарищей. В той тюремно-однообразной толпе нелегко было найти их. Все были одеты в грязно-серые, с широкими черными полосами фуфайки и такие же брюки. Мало отличали одного заключенного от другого худые, обросшие лица с ввалившимися глазами. Только "отметки охранников" перебитые носы, распухшие, рваные губы, синяки и кровоподтеки на щеках и лбах - помогали не ошибиться. Обнаружив кого-нибудь по такой примете, я шел пару минут рядом, шепотом передавал приказ, затем находил другого и так же тихо объяснял, что нужно делать.

За нашей спиной скрылись, потонув в белой мгле, крыши бараков и сторожевые вышки проклятого лагеря. Я пробыл в нем пять месяцев, а постарел, казалось, на пятьдесят лет. Носители "нового порядка" хвастливо и нагло показывали всем, что жизнь человека, не принадлежащего к "расе господ", не дороже жизни насекомого. Они убивали, травили, душили людей с великолепно организованным старанием, присущим "тевтонскому гению". Истинные арийцы видели в этом свое высокое призвание и получали сладострастное удовольствие, которое дает только тайный и неодолимый порок.

Сколько людей - славных, преданных, горячих и нежных - отправили они на тот свет за короткое время! Медовкина убили. Скворцова, Рябушева, Майбороду повесили. Студнева, Михейкина, Курджабаева отравили в "медицинском блоке". Гаврилова, Клочко, Мухамедова замучили на "допросах". Всех нас били. Били часто, остервенело, стараясь изуродовать лица, сделать больнее, унизительнее.

Каждый день, почти каждый час жили мы под постоянной угрозой смерти. Только поздно вечером, когда в административном блоке затихали пьяные песни и выкрики, заключенные вздыхали спокойнее: охранники улеглись спать, и до наступления утра можно было не бояться их.