Мы снова погрузились в вагоны, доехали до Курска, а оттуда походным маршем двинулись в район сосредоточения.
Май подходил к концу. Советские разведывательные органы уже располагали сведениями о намерении Гитлера начать под Курском большое наступление. По всем данным, летняя кампания обещала быть жаркой. Меня срочно вызвали к командующему фронтом, и я ошибся, полагая, что вызов касался всех командиров дивизии.
После того как генерал армии внимательно выслушал мой доклад о боевой подготовке дивизии, начался непринужденный разговор. Мы вспомнили первые тяжкие дни войны и нашу встречу на реке Случь, где у переправы сошлись мехкорпус К. К. Рокоссовского и два стрелковых корпуса — наш 31-й и 15-й И. И. Федюнинского.
— Значит, не забыли пятнадцатый корпус? — спросил Рокоссовский. — Тем лучше. Военный совет фронта считает, что вы, Иван Ильич, справитесь с обязанностями командира этого корпуса. Он будет действовать теперь на нашем фронте в составе Тринадцатой армии генерал-лейтенанта Пухова.
Человек я не суеверный. Цифра «13» меня не смутила. Поблагодарив Константина Константиновича за доверие, искренне признался, что нелегко мне будет расстаться с дорогой сердцу дивизией.
Через несколько дней представление фронта было утверждено Наркоматом обороны. Мне приказали выехать в Москву, чтобы принять управление корпусом.
Вот и настал час прощания с гвардейцами. Тогда я еще не знал, что 70-я гвардейская Краснознаменная окажется в соседнем гвардейском корпусе той же 13-й армии. Нас ждали одна великая битва под Курском и одна дорога наступления — через три реки на запад. Слава первых героев Днепра тоже пришла одновременно.
— Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!
Голос диктора разбудил меня в номере московской гостиницы ЦДКА.
— Гражданин, спускайтесь в бомбоубежище! — настоятельно требует стоящая за дверью дежурная по этажу.
Подхожу к окну. На площади Коммуны маячат силуэты зенитных орудий. Зенитчики столицы на посту. А я так устал за день! Эх, будь что будет, никуда не пойду. Только задремал — по радио объявили отбой воздушной тревоги. Теперь можно заснуть с чистой совестью. Не тут-то было! В дверь стучат опять. На этот раз, правда, робко, деликатно.
— Кто там?
— Товарищ генерал, извините… Вас беспокоит майор Покровский.
Что за наваждение? Голос знакомый, но почему — майор? Неужели Жора Покровский, мой бывший адъютант, с которым я на речке Стырь встречал у костра рассвет первого дня войны? С лейтенантом Покровским я расстался на аэродроме, когда меня, раненного, увезли в тыл.
Зажигаю свет, одеваюсь, открываю дверь.
— Жора! Ты?
До чего быстро мужают люди на войне! Мог ли я думать, что встречу бывшего адъютанта в роли командира партизанской бригады?! В Москву Покровского вызвали на совещание руководителей крупных партизанских отрядов и соединений. Он заседал в Государственном Комитете Обороны вместе с Ковпаком, Сабуровым, Бегмой… Завтра самолет доставит его на партизанский аэродром, замаскированный в Брянских лесах. Есть чему удивиться!
— Читал о вашей дивизии в газете. Здорово! — не скрывая радости, говорит Жора. — Час назад мне сказали: твой бывший комдив в Москве. Мог я улететь, не повидав вас? Когда и где еще встретимся?..
Встретились мы ровно три месяца спустя. Когда 8-я стрелковая дивизия нашего корпуса форсировала Припять, неоценимую помощь оказали ей партизаны бригады Покровского. «Партизанский комбриг» связался тогда со мной по телефону и, между прочим, сообщил:
— Браунинг действует безотказно.
В гостинице ЦДКА в Москве, прощаясь с Покровским, я подарил ему трофейный четырнадцатизарядный браунинг, добытый нашими разведчиками на «Баррикадах».
15 апреля 1943 года Гитлер подписал оперативный приказ, в котором было сказано: