Дорога домой

– На, – говорит, – играй. Только осторожно.

Я ёжика взяла, а он живой, хотя выглядит точь-в-точь как комок скальной лианы. Есть у нас на Нове такая штука. Паразит, в общем-то – живёт только на других растениях, и живучая, зараза! Помнится, кто-то в зону рециркуляции не то семена, не то побеги случайно занёс, так мы думали – не выведем. Это уже реально катастрофа была бы… Так вот, у неё не плети, а скорее мочалки такие длинные растут, их можно буквально в шарик скатать. А сорванная мочалка начинает искать, за что зацепиться, чтобы не засохнуть, и побеги тоненькие выпускает. Вот и получается: шарик, а их него во все стороны веточки растопырчатые. И ёжик такой же. Только «побеги» у него упругие и гибкие, а не как у лианы засохшей. Он смешной вообще: лежит, веточками шевелит, вроде просто так, а если посмотреть – к краю ладони подбирается. Медленно-медленно…

– А он животное или растение?

– Нечто среднее. Анипланта́рия – растениживотное. У него свойства и тех, и других есть. Это тебе с нашими биологами поговорить надо, они лучше объяснят. А растение – вон.

Я посмотрела, куда Ганс пальцем ткнул, а там и вправду между камней кустик плюща. Только я не сразу поняла, что это плющ. В городе он пышный, зелёный, а здесь, снаружи – листья тёмные-тёмные, почти бурые, и видно, что ему тут тяжело, на поверхности, но растёт упрямо. Мне, честно скажу, его жалко стало, я осторожненько, чтобы не оборвать, пару плетей на солнышко выложила – и ахнула. На нём между листьями такие комочки были, я думала – почки, а это цветы оказались. И они прямо на глазах раскрываться начали. И вот странно: в городе плющ цветёт роскошно, гроздьями бело-розовыми. А здесь цветы невзрачные, серовато-зелёные. Но как по мне, так вот эти вот дикие намного красивее. Хотя они и меньше, и совсем не такие яркие.

– А больше здесь ничего не растёт?

– Ну почему, – Ганс у меня ёжика забрал и на место отнёс. – В расщелинах между камнями, в низинках плёночники растут, и мхи местные. Собственно, именно ими ёжики и медузы питаются. Хотя медузы больше по бактериям и простейшим. А вообще – да. И это странно.

– Почему? Странно, что цветок на поверхности выживает?

– Нет. Вернее, не только это. Говорят, что плющ нашли Первые, когда строили космодром. Обнаружили замёрзшие побеги во льду, смогли восстановить… Но все остальные автохтоны, которых тоже из «марсианской спячки» – в смысле, гибернации во льду – вывели, куда примитивнее. Капуста, креветки, устрицы – они все из одного исторического периода. А плющ – из другого. И больше никаких высших растений на Марсе нет.

– А откуда он тогда взялся?

– Никто не знает.

– Поня-атно… То есть непонятно, конечно, но интересно. А плёночники – это что?

– Колонии фотосинтезирующих бактерий. Они как плёнкой тоненькой камни покрывают, поэтому так и назвали. Потом как-нибудь покажу.

Я ещё немножко на плющ полюбовалась, и мы дальше поехали.

Тёмная стена, про которую Ганс сказал, что это основание Олимпа, поднималась всё выше. И уже видно было, что не такая уж она и тёмная, местами вообще блестит на солнце, и неровная. Зато она была по-настоящему большая. Вернее, громадная. Она уходила вверх, чтобы увидеть её край, надо было задрать голову к небу, но он всё равно терялся в золотистой дымке. Ну никак я не могла понять, что это – не гора, а подножье горы. Просто в голове не укладывалось. И почему-то чем дольше я на неё смотрела, тем отчётливее представлялось, как у этих исполинских скал медленно плещется тёмная вода. Мне даже казалось, что я слышу – вернее, как-то ощущаю – медленный ритм волн. Или это кровь в ушах шуметь начала? С комбезом что-то не то? Нет, Ганс же недавно его проверял…

– Здесь было море?

– Да. По одной из гипотез, эти вертикальные склоны – результат того, что Олимп подмывал древний океан. Но последнее извержение Олимпа подняло Фарсиду[4] и, собственно, убило планету. Слишком много магмы вылилось за один раз, ядро разбалансировалось, ну и… Кстати, всё нагорье изрыто лавовыми ходами и колодцами, именно поэтому здесь было удобно строить подземные города.

Похоже, все марсиане часами про Марс рассказывать готовы. Сначала Женька с «Денеба», теперь Ганс… Он ещё что-то говорил, но я его в пол-уха слушала: лучше в Сети почитаю, на слух я не очень люблю информацию воспринимать. А потом Ганс замолчал, тележка – буду называть, как местные, хотя, по-моему, слово смешное, – нырнула в низинку, поднялась на гребень, и я увидела Мемориал.