Дорога домой

– Инге, я хочу сказать… Если с Бабушкой ничего не получится, не расстраивайтесь. На самый крайний случай у нас есть один вариант. Дело в том, что Первые нашли на Марсе некие… артефакты. Мы называем их саркофагами, по аналогии с системой анабиоза. Но это – не анабиоз, а нечто другое. Эти саркофаги – а у нас в КБМ есть четыре штуки – лечат Чёрных лучше, чем любые регенераторы, но мы до сих пор не поняли, как они работают. Разобрались только, что это часть чего-то большего, какой-то системы, судя по всем, планетарного масштаба. Но и только. Мы думаем, что именно с их помощью Первые… изменились. И я практически уверен, что они смогут активировать вас. Но имейте в виду: то, что я вам сейчас рассказал – тайна.

– Ага, понятно. А сейчас мы едем туда, к… Бабушке?

– Да, едем.

А ведь они – Пётр Иванович и доктор – похоже, не меньше меня боятся. Но им ещё и интересно, а мне? Мне тоже и интересно, и страшно. Так, что, похоже, ещё минуточка, и завоплю: «Я передумала, поехали назад!» Но, разумеется, я промолчала, и Пётр Иванович осторожно направил вездеход к скале.

Вот только никакая это была не скала.

То есть она выглядела, как скала, полузасыпанная песком, но я чувствовала, что это – что-то другое. Не живое, нет, но и не просто кусок камня. И она на нас смотрела. Вернее, не так. Она нас чувствовала. Следила за нами. Без враждебности, но и без какой-то симпатии, такое холодное, спокойное внимание, древнее и страшное в своём спокойствии… А потом это равнодушие сменилось чем-то… более тёплым, что ли? Она как будто нас узнала. И я тоже как будто её узнала, как будто я здесь уже была, только забыла всё. Вроде это дежавю называется или как-то так. Это было странно, непонятно, немного жутко, но так здорово, что я уже только об одном могла думать: мне надо туда. Я прям готова была из вездехода выпрыгнуть, и когда мы подъехали наконец, чуть без маски наружу не рванула. Доктор хотел меня остановить, но Пётр Иванович его придержал, сказал: «Не мешай ей». А потом я про них забыла и просто пошла к скале.

Нет. К дракону.

Я видела это. Изгиб спины, лапы… С задними непонятно, есть ли они вообще, вокруг тела обвивается мощный хвост, а вот передняя лапа вытянута. Она почти ушла в песок и камни, но это словно приглашение сеть и отдохнуть, и морда тоже зарылась в грунт… Ей так удобнее спать. Она и сейчас спит, но знает, что мы здесь. И ждёт от меня… чего-то.

Это была лоа. Живая, настоящая лоа Марса.

А я шла к ней, de puta madre. Я. Шла. К ней! Меня трясло, выбившаяся из-под банданы косичка елозила по щеке и щекотала нос, да что там, я думала, что описаюсь от волнения, jopé! Мне было дико страшно, но страх был какой-то… Он был отдельно от меня, а Пётр Иванович и доктор, которые остались у вездехода, вообще как будто за миллион парсек отсюда, и я подошла, в голове куча почтительных слов, я думала – правда, думала! – поклониться и приветствовать её, как положено приветствовать лоа, но ничего этого не сделала. Я просто подошла и положила ладони на каменную лапу.

И я…

… стою на берегу океана – и это Марс, и…

… орбитальная станция, непохожая ни на одну из тех, что я видела в жизни, и я…

… бегу, и пространство вокруг меня наполнено солнцем и тёплым запахом сосен, и слой хвои пружинит под босыми ногами, а впереди между стволами блестит вода – это лесное озеро, и я…

… не могу воспринять, что вижу, это нечто такое, что не умещается в сознании, пространства переплетаются, вливаясь друг в друга, а в центре – нечто тёмное и сверкающее, сосредоточие невероятной энергии, нам туда, и я…

… просигналив ведомому – делай, как я! – коршуном падаю из облаков на тяжёлые, медленные, неповоротливые бомбёры с красно-бело-синими кругами на крыльях – и понимаю, что ведомого нет, и я…

… ухожу на глубину, туда, где в тишине и прохладе угасают солнечные лучи, и рядом тёплые, весёлые и стремительные тени, они пищат и стрекочут – будем играть? И я…

… раскрываю крылья, наращиваю их, превращая в парус, и они медленно расправляются под солнечным ветром…

… и я лечу!..

– Инге! Инге, что с вами? Инге…

Что ж он такой громкий-то?!

И – нет, я не лечу. Лежу на земле, и ещё не открыв глаз, понимаю, что Пётр Иванович и доктор стоят на коленях надо мной, я чувствую их тревогу… И не только их. Игорь, Ганс, ещё кто-то, их много, они сначала не поняли, что происходит, но сейчас испуг и растерянность исчезают, сменяясь радостным удивлением. Они правда рады тому, что я теперь с ними.

Как странно.

И я понимаю, что если захочу, всегда буду чувствовать их. Чёрных. Сестёр и братьев.

Я чувствую Бабушку. Она тихонько засыпает, чем-то очень довольная. И это тоже здорово. Когда такие лоа тобой довольны – это что-то да значит.

Но что дальше?

А ещё я понимаю, что у меня обострился слух. Разрежённая атмосфера Марса плохо передаёт звуки, но я слышу всё. Как дышат люди рядом со мной, как шуршат камушки и песок, даже, кажется, как потрескивает, остывая, двигатель вездехода.

Надо открыть глаза.