Дорога домой

Иногда он, посидев немного, просто уходил, иногда спускался на площадку — хвалил отличившихся, кого-то мог и пожурить: «Отвлекаешься попусту!» Бойцы смотрели на него восторженными глазами, и было ясно, что прикажи Хефе — они пойдут за него в огонь и в воду.

Его обожали, перед ним преклонялись, его слово было законом, а мимолетная похвала ценилась выше любой награды.

И для этого ему не приходилось прикладывать никаких усилий — просто он обладал каким-то свойством, которое заставляло людей дарить ему свою безоговорочную любовь и преданность. И не только бойцов — точно так же относились к нему и Пит, и Лео, и Динеро.

Порой Лесли казалось, что она единственный человек в Логове, который способен воспринимать Джерико без розовых очков — таким, каким он был на самом деле. Возможно, «переболев» в шестнадцать лет любовью к нему, она получила некий «иммунитет» против его неотразимого обаяния — но теперь, глядя на Джерико, видела перед собой не великого непогрешимого лидера, а человека, чью настроение менялось, как погода в ноябре, способного в одну минуту быть добрым, ласковым и заботливым — именно быть, а не притворяться, это шло у него от сердца! — и тут же побледнеть от злобы; человека авторитарного и самоуверенного, в принципе не злого и не жестокого, но при необходимости или в приступе раздражения способного на любую жестокость.

Как-то ночью она проснулась от стука в дверь, спросила:

— Кто там?

— Миссис Лесли (так уважительно называли ее бойцы), пожалуйста, идемте в больницу! — возбужденно затараторил молодой голос из-за двери. — Там… парень один… он ранен…

— Сейчас приду, — не дослушав, ответила Лесли и пошла одеваться.

Ребят, стоявших у входа в лазарет, она увидела издали — двое поддерживали третьего, в грязной, извалянной в песке одежде. Безвольно повесив голову, тот еле держался на ногах.

Спросила, подходя:

— Что с ним — пьяный?

— Нет, он… — начал один из парней, но тут раненый поднял голову.

Его лицо было разбито до такой степени, что едва можно было различить черты, глаза заплыли, из носа текла кровь.

— О, господи! — вырвалось у Лесли. — Он что, с мотоцикла упал?

— Нет, я… я сам виноват, — расквашенными губами пробормотал раненый. Только теперь она узнала светловолосого паренька из второго отряда — одного из тех, кого пару дней назад учила правильно делать переброс через плечо.

— Он заснул на посту, — пояснил поддерживавший его справа боец. — Хефе это заметил.

— Это Хефе его так? — переспросила Лесли.

— Да… я сам виноват, — повторил раненый.

Лечить его пришлось долго. Первые дни он не мог сам встать — так кружилась голова, лежал в полудреме, порой тихонько бредил, повторял одно и то же: «Пожалуйста… я виноват…» Отказывался от еды, Лесли еле удавалось напоить его отваром вороньего глаза — единственным доступным ей средством от сотрясения мозга.

И — ни единого слова протеста.

Лесли сама выросла на военной базе и знала, что солдаты, когда командир не слышит, в сердцах могут и послать его подальше, и обругать, если считают его поступок несправедливым. Тут же ничего подобного не было — все, что сделал с ним Джерико, паренек воспринимал как должное. Да и другие бойцы тоже.

— Ты еще легко отделался. Хефе тогда здорово рассердился! — сказал один из навестивших его приятелей; прозвучало это чуть ли не с восхищением.

Наконец молодость взяла свое — головокружение прекратилось, парнишка мало-помалу начал вставать и через пару недель почти пришел в норму, лишь по вечерам еще болела голова. Лесли попросила Динеро временно, на месяц-другой перевести его на какую-нибудь легкую работу, не требующую езды на мотоцикле.

К ней самой Джерико явно благоволил и не стеснялся демонстрировать это на людях — мог и взять за руку, и приобнять, и с заговорщицкой улыбкой шепнуть на ухо что-то смешное, словом, как правильно сказал сержант Калвер, вел себя с ней так, будто она была его давней подругой.

Порой он приглашал Лесли на завтрак, без всякого порядка и логики: то два-три утра подряд она лакомилась в его обществе деликатесами (в том числе любимой им яичницей-глазуньей), то неделю и больше вынуждена была обходиться едой из общего котла.

Сам он к ней пришел лишь однажды, вечером, опять с миской жареного мяса и кувшином вина. Вспоминал старые времена, весело посверкивая глазами, рассказывал забавные истории — и Лесли ничуть не удивилась, когда он вдруг придвинулся ближе, и она почувствовала его губы на своих.

Прикосновение, привкус вина — больше ничего: ни бегущих по спине мурашек, ни поднимающейся изнутри горячей волны желания. Просто прикосновение, с каждой секундой становившееся все более властным и настойчивым.

Она обвила руками шею Джерико и, как могла, ответила на поцелуй, понимая, что и это, и все дальнейшее придется принять как должное. Что ж — не так уж это и страшно: правда, в постели Джерико никогда не был особенно хорош (теперь, проведя почти год с Джедаем, Лесли понимала разницу), но и жестоким тоже не был.