Дорога из Освенцима

– Я им так и сказала. Мы тут подумали, а не захочешь ли ты учиться на медсестру.

Все происходит так быстро.

– Я… Как это возможно? Я здесь заключенная.

– Лучший способ выучиться на медсестру – начать работать. Я буду твоей наставницей. Уверена, другие медсестры помогут и будут рады дополнительной паре рук. Что скажешь?

– Не знаю… Елена Георгиевна, я не знаю, мое ли здесь место.

Елена кладет руку на плечо Силки, и та старается не вздрагивать от такого интимного прикосновения.

– Конечно, я мало знаю о тебе, Силка, но у тебя хорошо получается, и нам понадобится твоя помощь. Подумаешь на эту тему?

Доктор тепло, по-сестрински, улыбается. Силка проглатывает ком в горле. Ей трудно это слышать. Ее переполняет чувство вины. Она думает о своих соседках по бараку, когда они входят с улицы, жмутся к печке, со стонами разматывая с озябших ног промокшие портянки. Но она вспоминает также и о лице Ольги, когда подает ей настоящий чай, только что вскипяченный на печке. Это ужасное решение, и она не понимает, почему опять оказалась на особом положении.

– Можно спросить, Елена Георгиевна, как вы попали сюда?

– Ты хочешь сказать: почему меня назначили на это место в Воркуте? – (Силка медленно кивает.) – Можешь не верить, Силка, но я сама вызвалась работать здесь. – Она понижает голос. – Моя семья всегда верила во… всеобщее благо. – Она кивает на небо; о религии говорить запрещено, но Силка понимает, о чем идет речь. – Мои родители посвятили свою жизнь помощи людям. По сути дела, мой отец погиб, помогая людям на пожаре. Я пытаюсь быть достойной их, продолжая их миссию.

– Это очень благородно с вашей стороны, – произносит потрясенная Силка.

– Хотя, – наморщив брови, добавляет Елена, – должна признаться, я верила в широком смысле в цели Советского Союза: Родина зовет, и все такое. Но быть здесь – это совсем другое.

Силка замечает, что доктор, повернувшись, смотрит на людей, лежащих у них за спиной.

– Пожалуй, лучше помолчу. – Она вновь растягивает губы в улыбке.

– Спасибо, Елена Георгиевна, что рассказали мне. Надеюсь, женщины из моего барака тоже смогут найти работу получше. И скоро.

– Понимаю. Я тоже надеюсь, – говорит Елена. – До завтра. – Елена, собираясь уйти, убирает руку с плеча Силки, но Силка по-прежнему смотрит на нее. – Что-то еще, Силка?

– Йося… Могла бы она выполнять мою канцелярскую работу?

С минуту Елена раздумывает:

– Не сейчас. Возможно, если ты будешь работать медсестрой полный рабочий день, мы переведем сюда Йосю. Но сможет ли она научиться?…

– Я буду ее учить. Она справится.

Это риск, думает Силка. Если Йося не сумеет справляться с заданиями, осваивать язык так же быстро, как Силка, то будут ли ее наказывать? Наказание – это даже хуже, чем возвращение к труду на шахте.

– Посмотрим, – говорит Елена и уходит.

Глава 8

Долгие темные дни и ночи. Температура опускается до каких-то немыслимых отметок. Силка продолжает работать в санчасти, не избавившись полностью от чувства вины и пытаясь смягчить его тем, что тайком приносит еду женщинам из барака. Хлеб, овощи, маргарин. Настоящий чай. Хватает всем на каждый вечер, если только не нагрянет с очередным рейдом Клавдия Арсеньевна. Антонина Карповна каждый вечер получает свою бóльшую порцию.

В течение следующих нескольких месяцев Силка, как губка, впитывает все, что ей показывают и рассказывают в санчасти. Она так наловчилась делать уколы, что пациенты просят прислать ее. Частенько они подолгу ждут, пока она не освободится и не займется ими. Силка сама удивляется тому, как ей удается свести боль пациентов к минимуму. Но по мере того, как отделение заполняется несчастными обмороженными пациентами, ей приходится напоминать себе, что ее возможности не безграничны. И все же зачастую Силка как бы отключается и продолжает работать как автомат. Елена замечает это, веля ей делать перерывы, но, если бы могла, Силка оставалась бы в санчасти двадцать четыре часа в сутки.

Каждый вечер она возвращается в барак с противоречивыми чувствами. С одной стороны, ей не хочется покидать «своих» пациентов, с другой – хочется увидеть Йосю и других женщин, убедиться, что они одолели очередной день на шахте, когда они таскают, собирают, складывают уголь со слезящимися от ледяного ветра глазами, с замотанными в тряпье лицами. Она уходит раньше женщин и возвращается позже, так что ей не приходится праздно сидеть, пока они заматывают лица шарфами, надевают на себя все, что можно, а вечером с трудом снимают промокшую одежду.