Дорога к другу

— Я напишу вам, — сказал я, — о мальчике, попавшем на север, и так опишу север в приключениях мальчика.

— Нет, — ответил Альмединген, — напишите просто очерки севера.

Я послушался, и с тех пор вот сорок пять лет никогда не расставался с этим мальчиком, и все не мог написать.

Вся детская моя литература возникла на этой почве, а, может быть, даже и охотничья. По-видимому, этот мальчик живет у меня в душе, и скорей всего это я сам и ношу его в себе, как беременная женщина.

В этом вынашивании мальчика и есть все, чем я богат.

Понимать все на свете можно по-разному, но несомненно нужно одинаково верно понимать человека, чтобы сделать ему радостный подарок. Надо понять человека, чтобы суметь ему подарить. Пониманием любовь начинается и подарком разрешается: он дарит ей, она это дарит всем.

Скорей всего люди инстинктом животных чувствуют, что ребенок — это подарок для всех.

Новый человек — это ребенок, а если о нем надо рассказывать, то расскажите о взрослом, сумевшем сохранить в себе ребенка.

Сумерки сегодня были теплые и тихие. Я сидел у реки, и пока смеркалось, мне казалось, что лишнее мое все понемногу расходилось в сумерки и оставляло меня больше и больше, пока, наконец, я совсем не осмеркся.

Мне было так, будто у меня осталось только детство, что я после всего, наконец, вернулся в него, но только оно теперь лучше, и экзаменов больше не будет.

…Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось — искал того, что у меня было в детстве и что я потерял.

Добро и красота

Дело художника — сделать красоту солнцем добра.

После дождя майского в лесу послышалось: «Ку-ку!» И от первого луча, проникшего в лес, сверкнула, алмазно переливаясь цветами, росинка. И вот слова той росинки в переводе на язык человеческий:

«Все истинно новое свидетельствует о красоте и добре и обещает в будущем погибель зла».

А когда лучи шире разбежались по лесу, то у всех листьев, цветов, деревьев, кустов, у ежа, зайчика развязались языки, все засверкало, засвистело, закуковало, запело, и все собиралось в душе, обращаясь в слова человеческие.

Красота светит всем, но не каждому: не каждый в состоянии встретить ее. Но бывает — не красота, а что-то другое лучится в улыбке, в глазах, и в этом каждый оживает.

Русская литература, конечно, в красоте вырастает, как всякое искусство, но ее поддерживает вот это нечто, существующее в жизни вне красоты. Что это? Вот «Война и мир», и в ней лучатся глаза некрасивой княжны Марьи.

— Идеи, идеи, — сказала мне, студенту, как-то в молодости моей тетушка моя Ксения, — что же в них хорошего?

— А что вы, тетушка, понимаете в этих идеях?

— Что понимаю? Вроде колечка, как пускают изо рта курильщики. Только идеи нужные — их ловят и сажают на стерженек: одно колечко к добру, другое — ко злу. У каждого человека в душе есть такой стерженек, и каждый сажает себе на него колечки добра и зла: дело в стерженьке, а не в одних идеях. Сами же идеи все равно как дым, вот отчего я и сказала тебе: «Идеи, идеи, а что в них хорошего?»

Есть сила держать — и самое зло обернется в добро. Жизнь заставит! Нет силы — и добро оборачивается во зло. Понял, друг?

Мы вздумали себе сделать пирог из молодых грачей, как у Диккенса. Рядом с нашим домом на высоких деревьях, елках и соснах, была расположена колония грачей. Нетрудно было тут отстрелять себе десяток птиц. Встревоженные грачи зашумели, но скоро успокоились. Больше мы не стреляли. Птицы дожили у нас лето и улетели на юг.

Однако свидетели расстрела десяти молодых грачей запомнили это и так крепко, что там, куда они улетают на зиму, все время это держали в памяти до весны, и когда весной прилетели, то поселились в другом месте на противоположной стороне деревни, на деревьях общежития рабочих завода «Металлист».

Зато воробьи у нас под окном на веранде давно живут. На этой веранде мы кормим собаку, и что у нее остается — клюют эти воробьи. Им хорошо — и живут. А грачей обидели — и они улетели.

А воробьи помнят наше добро. Скажут: им это выгодно. — Ну так что же. Выгодно, что тут плохого? Пусть грачам невыгодно, а воробьям выгодно. Мы же, люди, первое называем добром, второе злом. В наших руках находится добро и зло, захотим — животные будут кусаться, захотим — будут любить.

А говорят иногда, — птицы глупые и ничего не понимают. Как же глупые? Из нескольких сот грачей в колонии, если не тысяч, мы взяли десять молодых. В то время грачам бросить все большое их общественное хозяйство из-за десяти было невозможно. Вот они потому дождались осени, улетели в теплый край, там прожили всю зиму и все это время держали эту обиду в памяти до возвращения всех птиц на места гнездований.

Вот как птицы помнят наше добро и зло.

Утром началась метель мельчайшими белыми пылинками, рассмотрев которые на темном, я убедился, что и такая пыль состоит из шестигранных звездочек… И все эти снежные груды, от которых гнутся пятидесятилетние сосны и аркой склоняются до земли березы, состоят из этих звездочек.