Дорога к Храму. Дилогия

На улице уже давно сгустилась непроглядная, плотная, как кисель, темнота, и вокруг беспечно трепещущего теплыми розоватыми лепестками пламени трех свечей канделябра с озорным жужжанием и обиженным ворчанием колыхалось марево мошек, комаров и прочих летуче-сосущих, стекшихся на свет. Заприметив среди серой глухо рокочущей массы пару черно-желтых полосатых тел, я испустила дикий вопль, исполнением которого не погнушалась бы и вьютра в брачный период, и резким взмахом кисти погасила свечи. Ни осы, ни пчелы меня за всю мою восьмидесятилетнюю жизнь не кусали, но я их боюсь как огня. Наверное, у меня на них острая, хотя пока скрытая аллергия.

В стане противника произошло смятение. Утратив последний источник света, насекомые мрачно расползались-разлетались кто куда с явно выраженным намерением кусаться на ощупь.

Я оцепенела от ужаса, как вернувшаяся далеко за полночь студентка, в коридоре случайно – и понесла ж его нелегкая! – наткнувшаяся на коменданта общежития, вышедшего по малой нужде.

Хвышш!!! Тревожный шорох подползающих полчищ врагов оглушал меня, царапая ржавой пилой по натянутым нервам. В темноте мне мерещились огромные мохнатые членистые лапы, тянущиеся к моему беззащитному горлу… Истинные размеры насекомых мое воображение в расчет почему-то не принимало. Вот они заходят на посадку, мстительно занимают заранее оговоренные позиции, ждут лишь малейшего сигнала к началу единовременной атаки, и…

От второго вопля меня спас только дикий, полуистерический смех.

Ведьма чуть не с вековым стажем, весь день высокомерно изображавшая из себя Великую Невозмутимую лаартму, [42]вот уже десять минут дрожит у дверей собственной комнаты в полной темноте, не в силах совладать с десятком комаров и парой пчелок! Глухой щелчок дрожащих пальцев и неяркий световой заряд, повисший в сажени за окном, поставили жирную точку на робких и трусливых оправданиях подсознания («Ну они же стра-а-ашные!»).

Несметное полчище кровососущих послушно потекло к свету и свежему воздуху, и мне осталось только с облегченным вздохом захлопнуть за ним окно и еще раз выругать себя за несообразительность.

Ночью в комнате всегда бывало зябко, и я, беспокойно пошарив взглядом по столам и креслу с разбросанной (изначально – художественно развешенной) одеждой, сменила привычный шелковый плащ на такой же замшевый. Темная ткань мягко улеглась на уставшие плечи, тяжелые полы размеренно покачивались при ходьбе.

Я устала. Хотелось полежать с часок в дубовой бадье, наполненной горячей водой, а потом растянуться на мягкой драконьей шкуре с книжкой в одной руке и кружкой горячего рубинового чернаса в другой.

Размечталась, ведьма! «И вечный бой, покой нам только снится!» Перехлеста никто – даже комиссия! – не отменял, так что о шкуре и праведном сне можно было с чистой совестью забыть. А вот касаемо бадьи… В конце концов, человек я или нет? Имею я право принять ванну в награду за те измывательства, коим подверглась со стороны комиссии?

«Нет. И еще раз нет, – последовательно ответил въедливый голосок разума. – Но ты все равно примешь. И кто над кем больше измывался – это еще вопрос!»

Я не без внутреннего удовлетворения пополам со злорадством с ним согласилась и, особым образом прищелкнув, позвала своих домовят.

Баню, располагающуюся в цокольном этаже и пользующуюся заслуженным уважением среди учащихся (в отличие от лекций и практических занятий, там посещаемость была стопроцентная), я категорически не любила еще со времен бесшабашного вагантства. Никогда не находила удовольствия в том, чтобы «пропотеть до костей» и с разбегу с визгом нырнуть в бочку с ледяной водой, а потом вымыться все в той же жаре, смывая мыльные разводы пополам водой из кувшина, пополам заново выступающим на коже потом. Ну и что толку с того мытья?!

Но если десять лет студенческой жизни приходилось мириться с подобными методами гигиены, ибо альтернативы не наблюдалось, то, вновь обосновавшись в Храме уже в роли Хранящей, я решительно разорвала всякие отношения с березовыми вениками, сосновыми кадками и железными ведрами, из коих ты вроде бы зачерпываешь тепленькую водичку, а на спину льется крутой кипяток!

Подманив однажды упрямых домовят, я договорилась с ними о разумной плате (семь золотых в месяц), за которую буду избавлена от банно-веничных мытарств, и те охотно приняли на себя обязанности по обеспечению капризной меня дубовой бадьей, горячей водой и прочими удовольствиями. Вот и сейчас два появившихся домовенка и три шишиморы уставились на меня подобострастно-вопросительным взглядом.

– Ку-пать-ся, – медленно и четко произнесла я. В принципе нашей речи домовята не понимают, но отдельные слова вполне способны выучить.

Домовые тут же материализовали посреди комнаты огромную, в квадратную сажень, бадью и принялись наполнять ее горячей водой (эти бесенята обладают зачатками магии и довольно успешно используют простейшие умения с максимальной выгодой для себя), а шишиморы, суетливо загомонив, принялись стягивать с меня плащ, расшнуровывать корсет и снимать сапоги.