Дорога к подполью

Особенно мне запомнилась группа татар, поодиночке штурмовавших комиссию в течение целого дня. Каждый из них стремительно, с воинственным видом влетал в комнату и, захлебываясь, спешил сообщить: «Двенадцатого апреля я убил семь гитлеровцев и захватил грузовую автомашину». Дальше следовал рассказ о «геройстве». Казалось, все произошло не 12 апреля, а только что. Может быть, еще одиннадцатого утром эта погань пресмыкалась перед гитлеровцами, а двенадцатого — поймала одинокую отставшую машину и перебила своих вчерашних друзей. Надо же спасать свою шкуру!

Иван Андреевич быстро разбирался с такими «подпольщиками» и гнал их вон. Но немало оказалось скромных людей, которые действительно работали в организациях, много сделали для Родины, погубили свое здоровье, но не искали всеобщего признания и не спешили «представлять доказательства». Не о славе они мечтали и не для славы работали!

В это время наши войска и техника продолжали подтягиваться к Севастополю, готовясь к штурму. 7 мая начался штурм. Беспрерывный гул стоял в воздухе. Стаи самолетов проносились в небе — одни в сторону Севастополя, другие обратно. Сколько их? Не сосчитаешь! Глядя на небо, жители Симферополя вспоминали о тучах немецко-фашистских самолетов, два года назад летевших бомбить Севастополь. Тогда сердца людей обливались кровью, а губы шептали: «Бедный Севастополь, несчастные защитники его!» Сейчас они говорили: «Кровь за кровь, смерть за смерть!» — и восхищались мощью своей армии.

9 мая Севастополь был взят штурмом. Но картина была не та, что два года назад: гитлеровцы осаждали Севастополь в течение восьми месяцев, а наши войска стояли под стенами города всего около месяца.

Рассказывали, что какой-то гитлеровский генерал, попавший в плен на мысе Херсонес, повторял одну и ту же фразу:

«Я ничего не могу понять, как могло это произойти? Укрепления, которые мы настроили здесь за два года, могут считаться неприступными. Почему же, почему же их так быстро взяли?»

Моя мстительная мечта не сбылась: не пришлось видеть, как наши загнали немцев на мыс Херсонес, сбрасывали в море.

Мне рассказывали, что некоторые гитлеровские офицеры, напившись пьяными, садились в легковые машины, давали полный газ — и летели с обрыва в море. Пришлось удерживать наших моряков, бывших военнопленных, чтобы они не пустили вслед за этими офицерами всех немцев, капитулировавших на мысе Херсонес.

Из Севастополя шли колонны пленных гитлеровцев. На Севастополь уходили краснощекие, здоровые, наглые вояки. Но сейчас… Бог ты мой! Неужели это они? По улице бесконечной вереницей шли не люди, а тени: худые, обросшие щетиной, с лицами землистого цвета. Некоторые тащили под руки своих товарищей. Видно, здорово досталось им под Севастополем.

Я и Ольга молча шли навстречу колонне военнопленных. Но почему мы молчали? Почему не злорадствовали: что, мол, получили возмездие? Нет. Мы молчали потому, что боялись признаться друг другу в чувствах, возникших внезапно. Не помню, кто первый из нас смущенно произнес: «Знаешь, я не могу их таких ненавидеть…»

Вот русская душа! Еще вчера мы ненавидели жгуче, Непримиримо, жаждали крови, мести… Но «лежачего не бьют». Никто из жителей не бросался бить пленных, не плевал им в лицо, не сводил с ними счетов. Да, мы лежачих не бьем! Пусть разберется суд…

Зайдя однажды в столовую, я была ошеломлена радостной вестью, которую все спешили мне сообщить: Борис нашелся!

— Приходила ваша мама, — сказала буфетчица Мария Васильевна, — она плакала от счастья. В группе моряков, к которым она подошла, оказался капитан, служивший с вашим мужем в одной части. Ваш муж жив, здоров, теперь уже лейтенант. За Севастополь получил орден Красного Знамени. Он воевал на Кавказе, у подступов к Новороссийску, и сейчас в дивизионе береговой обороны подполковника Матушенко, находится в Геленджике, на батарее. Бегите скорей домой, мама все вам расскажет!

Я немедленно помчалась.

— Слава богу, Борис нашелся! — встретила меня мама, сияя от счастья.

В тот же день я побежала к Ольге, чтобы поделиться радостью. К ней зашел партизан, с которым она познакомилась в лесу. Цветущий, красивый парень — звали его Марк — был представителем особого отдела партизанского соединения. Разговорившись, я рассказала ему о Севастополе и батарее.

— Почему же вы не эвакуировались? — спросил Марк.

— Не смогла. Досидела до последних дней, не сумела сесть на катер и осталась на взорванной батарее.

— Не хотели, значит. Если бы захотели, то эвакуировались. Вот теперь будем таких судить, — серьезно сказал Марк.

Я взорвалась. Марк рассмеялся, а потом вдруг сделался опять серьезным.

— У меня как-то провинились два краснофлотца, — сказал он. — Долг требовал их наказать, но когда я узнал, что они были на 35-й батарее в эти страшные дни, я не смог их наказать и простил их. Ведь я сам там был!

— Вы попали в плен?

— Нет, я сел на катер. Третьего числа катер подошел под скалы.

— Как? Третьего числа?! — в отчаянии вскрикнула я. — Неужели третьего числа?