Дорога к подполью

По потернам ходили командиры, собирали оружие и патроны, посылали здоровых и легко раненных держать оборону. Значит, мыс Херсонес еще сражался! Кто-то откапывал продукты, заваленные взрывом; принесли банки с мясными консервами и ящики с изюмом. Нам с Женей дали банку консервов и горсть изюма, мы поели и еще больше захотели пить. Все ходили пить из бака уборной — единственного места, куда еще поступала вода из батарейного, взорванного теперь водохранилища. Пошли и мы с Женей, кто-то напоил нас водой. Идя обратно, заблудились в лабиринте потерн и вдруг наткнулись на заветную дверь. Возле нее столпилось еще больше народа, чем раньше. Здесь, наконец, сообщили мне, что Мельник сел на последний катер вместе с контуженным старшим лейтенантом Ротенбергом, которого тащил на спине. Говорили, что Борис искал меня: выскакивал из люка правого компоста, кричал во всю силу своих могучих легких, но где было мне его услышать!

Мы брели по потернам, сами не зная куда и зачем. Вдруг я увидела на полу Наташу. Она сидела рядом с одним из старшин нашей батареи. С рыданиями я бросилась к ней, Сидевшие потеснились и освободили для нас место. Я рыдала до тех пор, пока сердце еще чувствовало боль. Наконец притупилась боль, иссякли слезы, высохли глаза. Исчезли мысли, остались одни физические страдания. Я громко вскрикнула:

— Нет я больше не могу, я лягу, пусть ходят по мне!

Я упала лицом на пол и тотчас же на мою руку кто-то нечаянно наступил. Поднялась и поджала ноги.

Мимо нас прошел краснофлотец, носивший мои вещи. Он остановился и стал объяснять, что бросил их на первой площадке правого компоста.

— Какие там вещи, кому они нужны!

Временами начинал горько плакать Женя: «Мама, я не могу больше, я устал, мама, мне душно!» Что я могла сделать, что я могла сказать ему? Он клал свою голову ко мне на колени и на время затихал.

Многих лет жизни стоят эти дни, проведенные в подземельях и под скалами 35-й батареи!

Все сидели в глубоком молчании. Но не совсем еще ушла надежда из этого подземелья, она тлела слабой искрой. Все ждали наступления темноты.

Говорили, что наверху идет жестокий бой. Здесь же тишина могильного склепа. Но вот тихо зазвучали слова, прошел слух: откапывают рацию, пытаются ее починить; тогда сообщат в Новороссийск, что здесь осталось еще много народу, что на мысе Херсонес продолжают защищаться.

Если и могло теперь что-нибудь вывести меня из апатии, — то это было магическое слово «корабли». Чем ближе подвигалась стрелка часов к десяти вечера, тем больше оживали люди. Многие поднимались, куда-то шли. И нас с Женей, будто магнитом, потянуло к заветной двери, за которой, нам казалось, было спасенье. Здесь мы встретили и прачек. За дверью собрался начсостав, принявший на себя командование людьми, оставшимися на 35-й батарее. Говорили о штабе, который руководит обороной и посадкой на корабли.

Приближался вечер. Вентиляция давно не работала, становилось нестерпимо душно, жарко, все лица покрылись капельками пота. Но выпускать людей под скалы до наступления темноты было опасно. Тогда открыли заветную дверь. За ней мы увидели какую-то комнатушку — отрезок потерны, в противоположной стене вторую, тоже настежь открытую дверь, а за нею мрак уходящей куда-то потерны — спасительный выход к морю. На маленьком столе горел огарок свечи, вокруг стола — много командиров. Какой-то голубоглазый полковник в армейской форме был, видимо, главным.

Шли разговоры о том, что удалось наладить только передатчик, но неизвестно, слышат ли нас, приема нет. Многие воспылали надеждой, что корабли обязательно пришлют. Говорили, что на одну «Парижскую коммуну» поместится черт знает сколько народа, а если прибавить крейсера — тогда вывезут всех. Но никто не знал или не хотел знать того, что крейсера и тем более, громоздкий линкор не могут больше прорвать блокаду, пересечь Черное море от Новороссийска до Севастополя и подойти к мысу Херсонес, где шла жестокая борьба за каждый метр земли. Человек надеется даже тогда, когда эта надежда почти беспочвенна!

Искали сигнальщиков. Долгожданная ночь, наконец, спустилась на землю, и в море были видны какие-то огни. Нашли и сигнальщиков, но корабли все не появлялись. Как только стемнело, штаб обороны решил выпустить всех к морю под скалы.

Старшина Орлов подошел ко мне и прачкам и повел нас к двери. Шли долго и медленно, сжатые со всех сторон густой массой людей, казалось, никогда не будет конца этой потерне. Не удивительно, что воздух не поступал через нее под массив: слишком длинен и извилист был путь..