Дорога к подполью

«Жители города Севастополя!

Сегодня доблестные немецкие войска и союзные с ними румынские заняли сильнейшую крепость Севастополь.

Жители города Севастополя, отныне кончились ваши страдания!

Всем красноармейцам, краснофлотцам, командирам, и комиссарам, оставшимся в городе, необходимо завтра в 5 часов утра явиться на площадь Арсенала. Кто не явится и будет найден в городе, будет считаться партизаном и расстрелян.

Всем жителям города с детьми завтра к 7 часам утра явиться на площадь III Интернационала для отправки в концлагеря до установления порядка в городе. Кто не явится и будет обнаружен в домах или на улице, будет расстрелян на месте».

Действительно… «отныне кончились ваши страдания»!

И все приказы, которые позже в изобилии развешивались на остатках стен, неизменно оканчивались словами: «тот будет расстрелян». Евреев заставили нашить себе на одежду шестиконечные звезды.

Вскоре части жителей было приказано «имея при себе вещей не больше 25 килограммов, явиться на стадион «Динамо».

Страшно было этим несчастным людям являться на стадион, они не знали, что им делать. Ходили слухи, что их собираются уничтожить, но многие этому не верили. В самом деле, как можно уничтожить ни за что беззащитных людей — детей, стариков и женщин?

Пошли все же люди на стадион «Динамо», со страхом, но пошли. А что было делать, где скроешься, куда спрячешься?

На другой день фашисты разрешили жителям растаскивать со стадиона вещи убитых. Вещей никто не брал. С возмущением рассказывали друг другу о том, что гитлеровцы сажали свои жертвы в машины-душегубки и увозили; одних душили газами, других расстреляли на бывшей даче Максимова.

Нормальному человеку просто невозможно понять этих гнусных садистов. Они хладнокровно, аккуратно спланировали массовое уничтожение людей! На виселицу выродков человечества, только на виселицу, им нет места на земле!

На улице я встретила немного мне знакомую женщину — бухгалтера из Ялты, ставшую теперь переводчицей в гестапо. Таких в народе стали называть «немецкими овчарками».

— Почему же вы не пошли на стадион и не набрали себе брошенных вещей? — спросила «овчарка». В ее тоне слышалось даже осуждение. — Ведь люди брали, — прибавила она, — надо было не упускать такую возможность!

— Люди? Вы говорите, люди брали? — повторила я, делая ударение на слово «люди». — А мне рассказывали, что люди-то и не хотели брать!

Но объясняться более откровенно с «овчаркой» было небезопасно, и я больше ничего не сказала.

Переводчица отошла от меня с таким видом, который говорил: «Ну и пропадай, черт с тобой, раз ты такая дура!» Вспомнив что-то, она остановилась и окликнула меня.

— Да, кстати, как звали вашего мужа?

— Борис.

— Ну, хорошо, что Борис, а то к нам в гестапо попал Михаил Мельник, за ним числятся всякие дела…

На этом мы и расстались.

Через несколько дней «овчарка» пришла в наши развалины и повела такую речь:

— Когда мы с вами разговаривали на улице, вас увидел наш главный повар из гестапо, вы ему очень понравились, он говорит, что в вас есть что-то экзотическое. Он просил меня передать, что предоставит вам целую комнату с настоящим потолком, через который не проникает дождь. Вы будете сыты, он оденет вас… Только, чтобы вы одна жили… Без родных.

— Я не продаюсь!

На этом наш разговор закончился, и «фрау Марина», как теперь она называлась, ушла.

В этот день, под вечер, я сидела на камне возле подземной «квартиры» Екатерины Дмитриевны и молча слушала, как она вслух размышляла: эвакуировали Степана Николаевича или нет?

— Как ты думаешь, Женечка? — наконец, обратилась она ко мне, — успели его эвакуировать?

— А какого числа?

— Я получила от него записку, что седьмого июня.

— Да, думаю, что успели.

— Но ведь знаешь, говорят, много раненых там перебито бомбежкой…

Я вспомнила Шевкета, но промолчала.

— А многих не успели увезти, и они мертвые так и лежат на своих кроватях, в пещерах, куда их перенесли в последние дни обороны.

Я слушала рассеянно, так как напряженно думала о письме, о том самом письме из Ленинграда, которое я тогда передала Степану Николаевичу. Теперь оно лежало у меня на груди, спрятанное от Екатерины Дмитриевны. Только что у входа меня перехватила бывшая ее соседка по квартире и обратилась с такими словами:

— Когда ранило Степана Николаевича, он дал мне исьмо и сказал: «Тут написано о смерти брата Екатерины Дмитриевны, когда будет подходящий момент, тдадите ей». Вы более близкий для нее человек, отдайте сами.